как честный человек со всей ответственностью сочтет, что не стоит передавать поручение тому, кому оно предназначается, ну, скажем, Политцеру, ничего не поделаешь — Монзи вынужден будет примириться. Это, в конце концов, дело совести. Он считает господина Бормана человеком умным и лояльным. И уверен, что не ошибается.

Значит, вот как обстоят дела. Военное положение трагично. Не буду от вас скрывать — маршал Петэн считает игру проигранной. Почти с уверенностью можно сказать, что немцы войдут в Париж. Наши армии окружены на севере и будут уничтожены. Еще десять дней тому назад Гамелен заявил, что все резервы исчерпаны. Правительство, движимое исключительно лишь заботой о благе страны, обязано ничего не упускать из виду, и оно готово на все, что может бить в цель. Именно на все! Во внешней политике сейчас самое главное — избегнуть еще одного фронта, который придется защищать, прилагаются все старания, дабы сохранить добрососедские отношения с Италией, уделяется внимание вопросу сближения с Советским Союзом…

Но еще более серьезное положение создалось внутри страны. Для того чтобы продолжать войну, требуются прежде всего люди. Я, очевидно, не сообщу вам ничего нового, но во время тревоги, которая была тринадцать дней тому назад, когда Леже приказал сжечь бумаги министерства иностранных дел… в этот момент самым важным вопросом, величайшей из загадок явилась для правительства возможная позиция рабочего класса. Понятно? Если правительство, вопреки поражению на севере, вопреки вступлению немцев в столицу, все же решилось бы продолжать войну, какую позицию займут коммунисты? Нельзя ли узнать, что думает по этому вопросу руководство партии? Нельзя ли спросить, на каких условиях партия согласится сотрудничать в деле национальной обороны… то есть в войне, характер которой изменился и к которой, тем не менее, наиболее активная, наиболее жизнеспособная часть населения продолжает относиться с недоверием… недоверие это, очевидно, способно рассеять только Политическое бюро.

Борман не обещал взять на себя это уж слишком необычайное поручение. И, перебирая потом в уме каждое слово их беседы, он с некоторым чувством неловкости за господина Монзи вспомнил, как тот произносил слово «партия», как он сказал «Политическое бюро». — Что бы это могло означать? — допытывался Филипп у Изабеллы, которая в этой области была для них всех непререкаемым авторитетом. Конечно, он мог бы передать поручение через их связного, но в один день этого не сделаешь при теперешней сложной системе связи… Политцер, конечно, имеет более непосредственную связь, быстрее может сообщаться с руководством партии. А что если его выследят? Доверять не приходится… — Пойми ты, — сказала Изабелла, — пойдешь ты или не пойдешь, если за ним следят… твое поручение дела не меняет. Нет, но каков ловкач твой Монзи! Еще бы, как не взять на себя такое поручение! Кто это решится не передать? Если даже есть только один шанс на тысячу… Понимаешь, что это такое?

Да, Филипп понимал. Понимал он и срочность дела. Ведь уже 28 мая. Борман острее, чем кто-либо другой, пережил известие о капитуляции Бельгии. Его родина. А сегодня утром газеты заговорили о продвижении противника в дюнкеркском направлении, о критическом положении союзных войск, о той пустоте, которую оставила за собой бельгийская армия, державшая оборону на реке Лис и от Гента до Менэна. Но у Франсуазы было другое соображение, и она высказала его.

Накануне она случайно встретила Аврору Фонсен и услышала от нее очень тревожные вести: новые аресты, судебные приговоры, отправка политических заключенных из всех тюрем Парижского района. Невольно хотелось верить, что предложение Монзи носит серьезный характер. Несомненно, это предложение отражает новый курс в политике. И оно могло бы спасти столько жизней. Ради этого тоже нужно было действовать быстрее.

Итак, Филипп решил отправиться в тот же день и выполнить поручение.

* * *

Последние обозы, последние подразделения, отступавшие от Лиса, уже несколько часов назад прошли через Стенверк, где генерал Приу ждал своей участи, не допуская мысли об отступлении. Генерал Эйм, командир 4-го корпуса, храбро держался на своем посту, близ командующего армией. Но теперь надо было воспользоваться последней возможностью уйти от врага. Неизвестно еще, доберутся ли как-нибудь штабы 1-й армии и 4-го корпуса до Поперинга. Послали разведчиков выяснить обстановку. Они еще не вернулись. Над Стенверком кружили самолеты, а гул артиллерийского обстрела слышен был отчетливее. Генерал Приу оставил при себе только своего начальника штаба и нескольких добровольцев из офицеров — остальные ушли в последнюю минуту. Разведгруппа на берегу Лиса и Рабочий полк, где солдатам роздали старые ружья времен Мак-Магона[715], да еще какой полк! — сплошь из неблагонадежных, — вот последний оплот командующего 1-й армией… Генерала, отказавшегося отступить.

В половине первого немецкие броневики окружили штаб генерала Приу и его соратников. Почти в ту же минуту был взят в плен генерал Эйм.

* * *

Что за день! Нестор совсем обессилел. Тюремный режим не подготовил его к такого рода прогулкам. От Лилля до Ланса тридцать один километр, но ведь то и дело надо было петлять окольными дорожками, и от этого сколько еще прибавилось километров!

Во-первых, на шоссе за Лиллем пришлось пристать к немецкому обозу. Везли полевые кухни для снабжения угольного района Пти-Роншен. Увидев, как два пешехода, Ватбле и Нестор, бредут по шоссе, еле волоча ноги, интендантский офицер велел своему шоферу остановить машину. Право, жалко было смотреть на эти скелеты — кажется, подуть на них, и оба свалятся на дорогу. Офицер сказал, что хочет пройтись пешком — пусть бедняги сядут на его место. В сущности, эта любезность заставила их сделать большой крюк. Но они не посмели отказаться. Довезли их до Пти-Роншена, а оттуда пришлось плестись обратно через Тамплемар, к дороге на Карвен. Офицер дал им две бутылки вина, буханку хлеба и две коробки сардин. Ему-то провиант дешево стоил. Немец посмеивался: — Не отравлено! — Все немцы уже выучили эти слова по-французски. В качестве наглядного доказательства офицер откупорил одну бутылку и отпил глоток из горлышка. — Вы тут отдыхать. Мы обратно не ехать… Откуда вы пришел? — И когда беглецы назвали Лоосскую тюрьму, немец сказал: — A-а! Коммунисты? Франция — короший страна. Много, много свобода. Германия — нет свобода…

Нестор и Ватбле говорили дорогой об этой встрече: — Видишь, есть среди них и неплохие. — Подожди малость, — ответил Нестор.

Тамплемар, Секлен. В Секлене оказался немецкий пост. Дорога закрыта. Куда идете? Велели свернуть подальше от шоссе, идти через Ваттьессар и Камфен. С южной стороны Секлена