придорожная канава, переполненная водой, являла собой ужасное зрелище: здесь попал под бомбежку конный обоз, и теперь в канавах бились лошади с раздробленными ногами, пытаясь подняться и от этих усилий только еще больше увязая в грязи; другие лежали на земле и пронзительно ржали. Воздух был отравлен смрадом, на трупы околевших лошадей тучами слетались мухи, нападали и на раненых коней, предвещая их участь. Вокруг все говорило о недавнем сражении: развалины домов, воронки от снарядов, еще дымящееся пожарище. В одном месте в канаву сброшены были не только лошади, но и люди. Вода не совсем покрывала их. Элуа и Нестор увидели, что это марокканцы.

Первым добрался до своего поселка Элуа — после Фалампена дорога вела прямо к Либеркуру, а Нестору надо было повернуть на Камфен. На прощанье товарищи крепко обнялись. Элуа вздохнул: — Ой, поесть охота!.. А тебе? — Как! Уже проголодался? Ведь у них был в тот день хлеб, который им дала булочница, еще буханка и сардины — подарок немецкого офицера, и по литру вина на брата. Но у Ватбле аппетит был богатырский. Даже на тюремном пайке он не научился умеренности. Значит, жена Элуа ничего не выиграла от его пребывания в Лоосе.

И вот Нестор шагает один. Как-то странно идти без товарища. В Камфене он подошел к кафе. У дверей стояли двое мальчишек, старшему лет двенадцать. — День добрый, ребята! Открыто кафе?.. — Открыто, заходите. — Нестор вошел. За столиками пусто, ставни заперты. Мальчишки встали за стойкой: — Что вам подать? — Ну, пива, что ли, дай. — Пива нет, только вино. — Старший поставил перед посетителем полулитровую кружку и налил в нее вина. — Ого, щедрой рукой наливаешь. — У вина оказался терпкий, вяжущий вкус. Это что? Бирр[716]. — Может, другого подать? — Сколько с меня? — Сорок су. — Нестор смущенно почесал затылок. — Ты бы у матери спросил… — Мальчик засмеялся: — Ничего… — и налил ему еще кружку.

И тут мальчишки попросили Нестора помочь им: — Сходите с нами, пожалуйста, в подпол. — Они уже открыли люк, устроенный рядом со стойкой, но у них нехватало сил вытащить оттуда по лестнице два ящика. Нестор вытащил им эти два ящика, где оказалось мыло. Когда он собрался уходить, мальчики в благодарность дали ему бутылку сидра и две бутылки вина, слазив за ними в подпол. Нестор был рад подарку, но счел его слишком богатым: — А мать что скажет?

— Берите, берите, — сказал старший. — Нет у нас теперь матери. Бросила нас, удрала!

В Карвене было безлюдно, пусто. В бакалейной дверь стояла настежь. Нестор вошел. Нет никого. На прилавке лежит целлофановый пакет с конфетами и пачка сахару — целый килограмм! Нестор крикнул: — Есть кто? — Никто не отозвался. Что за глупость! Не пропадать же сладкому. И Нестор взял с прилавка пакеты: от сахара долго чувствуется сытость. Однако город здорово повредили. И население куда-то исчезло. Одни женщины, да и тех мало. Нестору объяснили, что мужчин угнали немцы. Сказала это ему хозяйка кафе, в которое он зашел. Посетителей, кроме него, не было. Нестору очень хотелось пить после терпкого бирра. — Есть у вас виши[717]? — Нет. Может, вина выпьете? — Нестор и слышать не хотел о вине. Он решил не заходить к Бокету, так как торопился засветло добраться домой, к жене.

Через канал он перебрался по Проклятому мосту, — во-первых, оттуда шла дорога на Луазон, а, кроме того, у въезда тетка Шарлотты держала кабачок. Кабачок оказался на своем месте, только не было на нем крыши, а хозяйка бежала. Нестор отправился дальше и остановился только в Гарнсе — там, где дорога проходила мимо завода Кульмана. Присев у обочины, он решил закусить; у него еще оставался хлеб, с прибавлением конфеты и кусочка сахара получился неплохой полдник. Мимо проезжали женщины на велосипедах. А потом на дороге показалась старуха с девочкой лет восьми, которую она вела за руку. Девочка увидела хлеб и, подбежав, протянула ручонку: — Дайте немножко хлебца, мы со вчерашнего дня ничего не ели. — Нестор разделил хлеб на три части. Старуха заплакала. И она и внучка стали жадно есть, и вдруг старуха спросила: — Сколько я вам должна за хлеб? — Бывают же такие полоумные! — Ничего вы не должны, мне его даром дали. — И тогда старуха старческим, дребезжащим голосом затянула: — Бог вам воздаст, добрый человек!

Вот уж сказала! Нестор рассердился. — А пошли вы к чорту с вашим богом!

— Не богохульствуйте, добрый человек!

Однако есть вопросы, по поводу которых Нестор готов дискутировать даже в огне адского пекла. И вот он затевает спор около заводских корпусов Кульмана, вздымающихся как столпы рая господня (впрочем, когда завод работает, к небу воскуряются такие фимиамы[718], что пресвятая дева, наверно, не очень-то им рада…). — Да что вы, бабушка! — сказал Нестор. — Поглядите-ка, что творится вокруг… Война и все прочее… А вы тут с богом вашим лезете! Да если был бы бог, дьявол его возьми… — Дальше — больше, и Нестор разгромил все аргументы катехизиса. — Вот и ваша внучка со вчерашнего дня ничего не ела, а вы говорите, что существует бог. — И вовсе он, Нестор, не богохульствует. На кого богохульствовать-то, когда никакого бога нет? Я старый коммунист…

Старуха в ужасе бросилась прочь от Вельзевула[719].

При входе в Луазон Нестор увидел своего старого товарища, но тот его не узнал. Он стоял с женой на крылечке, и она вдруг всплеснула руками: — Да кто же это? Неужели Платьо? — О-о, Нестор! Какой ты худой стал, Нестор! Заходи, друг… — Чашку кофе, конечно, неплохо выпить. Но больше всего Нестору хотелось расспросить приятеля. Как Шарлотта? Что с домом? — Все благополучно. Только вот к вашим соседям попала бомба — ну, вот, значит и твой домик встряхнуло, кой-чего попортило.

Да, попортило, и основательно. Когда Нестор вошел в свой дом, Шарлотта стояла посреди комнаты и громко ругалась, а за столом сидела ее тетка — та, что держала кабачок. Как же было Шарлотте не возмущаться? Входная дверь вылетела, вся посуда разбита вдребезги, кругом такой кавардак… Услышав шаги, она повернулась и принялась изливать перед Нестором свой гнев, разделывая всех вперемежку: немцев, полицию, англичан, офицеров, удиравших у всех на глазах, хозяев шахт и своего неверного супруга!