Эльфийка, сидевшая рядом со мной, тихо всхлипывала, уткнувшись в кружевной платочек. То ли она так трепетно отнеслась к издевательству над словесностью, то ли пыталась замаскировать рвущийся наружу смех, — по крайней мере, доносившиеся из платочка звуки больше походили на безудержное хихиканье.

Еще бы. Рифмы вроде «слезы — грезы», «розы — морозы» и «кровь — любовь» оказались далеко не худшим вариантом. Встречались идеи и покруче. После молодого человека, смело зарифмовавшего «могу» и «должен», я не удивлялась уже ничему.

— Читайте выразительнее, — то и дело требовала председательствующая поэтесса, хотя, по мне, основная проблема здесь была все-таки не в этом. — Читайте громче! Что же вы так не любите свои стихи?

— Лю-у-убим… — робко соглашались юные дарования, комкая в лапках пергаментные листки.

«Любовь, конечно, зла — полюбишь и такой вот стих», — философски подумала я после очередного обмена репликами. Мысль мне понравилась, ее хотелось высказать общественности. Можно даже не слишком широкой — просто, будучи по натуре очень деятельным существом, я начинала опасаться, что помру со скуки еще до выступления Полин.

Обращаться к юным пиитам я как-то не рискнула. «Побьют», — настырно зудел в голове печальный опыт детства. Критику, знаете ли, никто не любит… но высказаться хотелось, и потому я, ни к кому в отдельности не обращаясь, пробормотала в окружающее пространство:

— Ну я-то вообще думала, что здесь не конкурс чтецов. Здесь вроде как конкурс этих… как их там… а, писцов! Или это теперь одно и то же?

Эльфийка посмотрела на меня с некоторым интересом. Подумав, она продемонстрировала мне большой палец.

Была какая-то дева, читавшая отрывок из своего рассказа. Речь в нем шла от первого лица; главный герой мучился тяжелой депрессией (так, наверное, предполагала оная дева). Но лично мне, как существу циничному и злому, описанные симптомы больше напомнили тяжелое похмелье: герой мучается тошнотой и головной болью, не рискует телепортировать до музея и половину рассказа ищет, чего бы такого выпить. Про закусь речи там не шло.

Вместо выпивки герою попалась девица. Девица герою понравилась: еще бы, имя у нее так и наталкивало на соответствующие ассоциации. Звали девицу Изабелла — в точности как марку известного эльфийского вина.

Следующим этапом была адептка нашей же Академии Магических Искусств. По-моему, алхимичка, курса так со второго. В рассказе ее речь шла от лица кошки; кошка эта путешествовала по улицам и заглядывала во все попадавшиеся по дороге окна. Одно из двух: или кошка была родственницей Фенрира Волка и не уступала ему в размерах, или она сумела отрастить крылья, потому что за все время моего проживания в столице я не видела здесь не единой избы, древней до такой степени, чтобы по самые окна врасти в землю. Картины, наблюдаемые кошкой, поддавались кратенькому анализу; так, в одном из домов наблюдательное животное увидело грубо сколоченный стол, уставленный бутылками и тарелками с остатками еды, а рядом приметило кровать, где под одним одеялом спали две личности разного пола. «Счастливые», — прокомментировала эту картину кошка. Не иначе как сама она страдала хронической бессонницей или — тоже вариант! — похмельем.

Эльфийка всхлипнула особенно звучно. Я тихо хихикала в ладонь, прикрываясь ею за неимением платка.

Далее зверь, помимо летучести обладавший еще и прыгучестью, постучался в окно к своему хорошему знакомому-эльфу. Эльф в тот момент тоже лежал на кровати, но партнера у него, увы, не имелось. Как подобает одинокому высококультурному существу, Перворожденный читал книжку, и его длинные волосы, что мгновенно отметила зоркая кошка, ложились на страницы, мешая чтению.

— Может ли летучая кошка съесть летучую мышку? — шепотом процитировала эльфийка. Замечание было весьма своевременное: ее длинноволосый соотечественник как раз услышал кошкин призыв и открыл форточку, впуская животную внутрь.

Рассказ близился к концу, эльф наконец заснул в обнимку с книгой, «и светлые волосы его в беспорядке разметались по подушке». Боги, что ж ее так на шевелюре заклинило? Может, ей братья аунд Лиррен нравятся? А что, тоже эльфы и тоже блондины… да и прическа похожая…

Другое дело, что застать братьев за книгой было столь же вероятно, как меня — за арфой или лютней.

Кошка же покружила по комнате, понюхала за какой-то надобностью гитару и заглянула в зеркало, занавешенное простыней. Судя по тому, как эта кошка летала по Межинграду, я смело предположила, что в зеркале ничего не отразится, но животное узрело там «белую шерстку и два зеленых глаза». Ну и на том спасибо, что не три…

— А Туата Де Дананн, между прочим, всегда любили зверей белого цвета… — сообщила я в пространство. Эльфийка, хмыкнув, добавила:

— Ну а зеленые глаза — вообще признак фэйри… Дурак он, что ли? Видно, дурак… — припечатала она соотечественника. — Не понял, кого в дом впустил?

— Ну почему сразу дурак? — Мне стало обидно за эльфа. — Может, просто цвета не различает?

Эльфийка покосилась на меня с большим сомнением.

— Нет, — наконец сказала она. — Дальтоников среди нас не бывает. А вот слепые встречаются. Может, он был слепой?

— Так он же книжку читал!

— Разные книжки бывают…

Я покивала, адептка же тем временем села на место, чуть порозовев от сдержанных аплодисментов. В чем смысл сего рассказа, я так и не поняла. Лучше уж Изабелла, право слово, — там хотя бы социальная реклама о вреде алкоголизма…

Где-то через час я дождалась часа «икс» — выступила Полин, со стихами, перевязанными кокетливой розовой ленточкой. Выслушав все, я сделала два фундаментальных вывода. Во-первых, девица врала как сивый мерин, убеждая меня в необходимости моего присутствия. Чем-чем, а вот стеснительностью она не страдала: читая стихи, она успевала одновременно играть голосом и ленточкой, улыбаться жюри и строить глазки симпатичному поэту из первого ряда. Ну а во-вторых… оттого что вчера я не стала этого слушать, культурные потери были невелики. В отличие от многих, Полин умела выдерживать рифму и ритм — но дальше этого дело не шло, и получившихся кадавриков меньше всего хотелось называть стихотворениями.

Выступал пресловутый симпатичный, тоже со стихами. Стихи были без ленточки, но лично я бы перевязала, только не шелковой, а кольчужной. Ибо стихи были исторические: главный герой там был фьординг, впрочем называвший себя практически как угодно: то лыкоморским витязем, то более патриотичным берсерком, то совершенно непонятным мне «ульфхеднаром». Версия «берсерк» мне понравилась больше: фьординг определенно покуривал какую-то траву, потому как, то взывал к Одину за помощью (а даже я знала, что помощь — это по другому адресу), то предлагал врагам убедиться, чего он стоит (еще бы предложил выстроиться в рядочек, чтобы всех проткнуть копьем за раз). Попав же наконец в Вальхаллу и осуществив мечту всей своей фьордингской жизни, странный воин терзался воспоминаниями об утраченной навеки отчизне. На такую вопиющую нелогичность способен только коренной матерый лыкоморец, так что проблема с «витязем» отпала сама собой.