полудетскими пальцами бумажку, перечитал. Всё так, он же едет в посёлок Насыпной, к тёте Марте, чтобы отдать ей этот билетик. Это его путь, это его задача!

Всё остальное по-прежнему ощущалось в каком-то тумане; когда Мякиш напрягался, пытаясь вспомнить, начинало ломить голову. Поезд? Да, поезд был. Полюшко-поле… Драка. Эх, как же он умудрился нож-то не приметить. И девчонка эта…

– Вот и верно, – согласился Харин, поёрзав огромным седалищем по сидению. – К тётке-то оно правильно, сообразил, наконец.

Великан по-прежнему не оборачивался, но каким-то неведомым образом видел всё, что происходит за спиной. Словно засмущавшись, Мякиш сунул билет обратно в карман. Больше там ничего не было.

– Слушай… А у меня же там деньги были. Документы. Где это всё?

Ничуть не обидевшись на внезапное «тыканье» от мальчишки, возница пожал толстыми, будто накачанными изнутри плечами, до треска распиравшими старую куртку:

– Деньги я взял. А чего ж? Так оно и положено, не бесплатный, чай, проезд. Да там и денег-то было – тьфу! За пятьсот рублей зажмёшься, что ли?

Он снова чмокнул. Теперь лошади тащили телегу по дороге вверх, скорость заметно упала, а впереди вместо ровного доселе поля вырос бугор, скрывающий перспективу.

– Да нет… – растерянно ответил Мякиш. – Хрен с ними. А паспорт?

– Так он тебе ни к чему здесь. Ты сам себе паспорт, пацан. Куда сможешь – туда и дойдёшь, если получится.

Холм, на который со скрипом тянули лошади их телегу, словно навис над возницей и его пассажиром. Харин хлестнул поводьями сперва одну конягу, потом вторую. Быстрее не стало, но сам великан облегчённо выдохнул, словно исполнил важную и своевременную работу, к тому же тяжёлую, как закатывание на вершину камня.

Лошади везли рывками. Телега подпрыгивала, Мякишу схватился за торчащий из-под сена деревянный край рамы, чтобы не вылететь на дорогу при очередных потугах тягла.

– Ну если только так, – ответил он насчёт паспорта, но Харин уже не слушал. Возница привстал с сидения, зарычал совершенно по-волчьи, понукая лошадей. Те сделали усилие, натянули постромки до звона, рванули ещё раз и наконец-то затащили телегу наверх.

– Вот в таком вот разрезе! – довольно сказал Харин и плюхнулся обширным задом на место. Мякиш привстал, глянул ему через плечо. Над лоснящимися от пота совершенно чёрными спинами лошадей виднелась впереди дорога, всё так же идущая посерёдке заброшенного поля, а впереди темнела уходящая в обе стороны стена с многочисленными окнами, уже отсвечивающими искрами восходящего солнца.

Он обернулся: позади никакого бугра, который с таким трудом штурмовали лошадки – та же дорога, уходящая до горизонта в поля. В пыли следы копыт и полосы от колес телеги, с протекторами ёлочкой. Чертовщина какая-то…

Мякиш плюхнулся в сено и неумело, без привычки, перекрестился, почему-то по-католически, двумя сложенными пальцами и слева направо. Ну, да Бог простит, ему-то всё едино.

А солнце и правда вставало за спиной. Проявились краски, лошади оказались не чёрными, а скорее тёмно-серыми с неожиданным фиолетовым отливом шкур. Харин и его вытертая джинсовая спина не изменились, только что седины обнаружилось больше, чем было видно сначала, зато трава по обе стороны телеги стала не зелёной, а серовато-коричневой, будто тронутой пожаром.

Сено осталось сеном, такие вещи неизменны.

Над полем висела гнетущая тишина. Мякиш только сейчас понял, что выглядит неестественным – до этого хватало и открытий, касающихся его самого. Не было ни птиц, ни насекомых, ни какого иного зверья. Ни-че-го.

– А тут это…

– Всё там! – оборвал его Харин, вновь махнув рукой в приближающуюся тёмную стену. Теперь было ясно, что это не стена как таковая: огромное, едва заметно выдающееся полукругом вперёд здание явно старинной постройки, с плоской крышей и действительно бесчисленными высокими окнами. Этажей было всего пять, но каждый смело шёл бы за пару современных, в человейниках. Стал просматриваться и вход, прямо в который упиралась дорога, единственный на всё обозримое пространство. Высоченная, как в соборах, дверь в три-четыре человеческих роста, приподнятая слегка над землёй. К ней вели массивные ступени полукругом с полосой невысоких перил посередине. И по-прежнему никого рядом, ни единой живой души.

Над дверью в стене виднелась массивная табличка, скорее, даже вывеска, но как ни всматривался Мякиш неожиданно зоркими, словно чужими, глазами, он не мог разобрать, что там начертано.

– Интернат, – сказал Харин.

– Что? – пискнул парень.

– Я говорю, «интернат» там написано. А то все глаза сломаешь, пока подъедем. Вот и упрощаю тебе жизнь по мере сил.

– Почему – интернат?

Возница хмыкнул. Потом шумно почесался, поскрёб затылок и смачно сплюнул в сторону.

– А почему бы и нет? Надо что-то было написать. Не тюрьма же. Тебе сейчас лет тринадцать-четырнадцать, самое место для таких. А ну пошли, пошли, пра-а-аститутки!

Мякиш поёжился. Нет, он и сам понимал, что внезапно опрокинулся в детство… Ну ладно, в раннюю юность. Но зачем и почему?! Да ещё и интернат…

– Затем и потому. – Сейчас голос Харина звучал торжественно и мрачно, вдруг поменяв интонацию с задушевной беседы на почти что проповедь. – Я тебе могу годами рассказывать, а ты ничего не поймёшь. Или вообще не говорить, не обязан, вообще-то. Работы у меня и так завались. Так что поверь на слово: затем и потому. Сам разберёшься, коли не дурак.

– А если дурак? – спросил парень. Беседа начала его злить. Вообще всё вокруг начало выводить из себя и приводить… Ну, не в ярость, но почти.

– А дураков не жалко, – подытожил Харин и замолчал. Почему-то стало ясно, что больше он ничего не скажет. Ни по теме, ни вообще.

Массивное здание приближалось. Теперь стали видны намытые до блеска окна, тяжёлые деревянные рамы без единой трещины, монолит стены. Без особых усилий Мякиш разобрал и – не соврал возница! – слово ИНТЕРНАТ на табличке над входом. Именно так, заглавными строгими буквами без малейших украшений, вензелей, символов и прочих красивостей. Ну да, «Министерство культуры РСФСР», например, там бы не лепилось ни с какого боку. Да и нет уже сколько лет ни страны такой, ни учреждения. Ни культуры, если вдуматься.

Буквы были латинские, что добавляло неразберихи и некоего странного, тянущего в животе как застарелый голод, уныния. Снова захотелось спрыгнуть и убежать в бескрайнее поле, но Мякишу что-то подсказывало безнадёжность этого трюка.

– Мы заграницей, что ли? – тонким противным голосом спросил он.

Харин молча пожал плечами. Телега, поскрипывая, приближалась к входу в здание. Интернат производил странное впечатление. С одной стороны, казалось, что он стоял здесь всегда – настолько старым, словно вросшим в это место, казалось здание. С другой… Очень уж неестественный