— Ворчит, — удивленно говорит она, наконец, — что мнут, и солнышка маловато.

— А так? — он проводит ладонью легко, словно гладит — и примятые стебельки на глазах выпрямляются.

— Звенят… Правда звенят, ты слышишь? — она в восторге смотрит в родное, красивое до невозможности лицо.

— Слышу, сердечко мое..

«Сердечко» — отец всегда называл ее именно так. И везде, всюду: в шепоте трав, в шорохе листвы или в нежном прикосновении снежинки к ладони она чувствовала его поддержку и ласку. Оттого-то, может быть, и не сильно стремилась искать расположения мужчин. Зачем, если любовь лучшего из них и так все время с ней?

Нет, мужчины в ее жизни, конечно, были. Как же без них? Но они входили в ее жизнь так же, как и покидали ее — легко, ненавязчиво, не тревожа глубинных чувств, но даря ощущение легкости и обновления, словно легкий весенний ветерок.

Да и жила свою жизнь она так же, легко и привольно, как дитя в родном доме, не заботясь о больших печалях и завтрашнем дне. То в лесу: и тогда деревья, сплетая стволы, становились стенами ее нового дома, или холмы, на которых росли элоры — небольшие светлые деревья с мощными корнями, так плотно обвивавшие склоны, что превращали холмы в большие, теплые, сухие шатры (если знать, как к ним подступиться, конечно) — предоставляли свои стены. То в эльнийских селениях: тогда ее чтили как травницу и помощницу в охотном деле. И даже в горах у И-Драйг-Гох, где ее тоже принимали, конечно, не как свою, но как почитаемую гостью. И везде с ней были ее птицы: кружили, разговаривали, волновались, позволяли смотреть своими глазами, делились своими радостями и бедами.

И сейчас ее ястребы неподалеку, — Хозяйка прислушалась на мгновение, — Да, им по нраву пришелся этот лес. Летают, ищут добычу, ждут ее зова. Но пока в них нет необходимости. пусть резвятся.

Так шли годы. Много их прошло, много больше, чем может показаться: жизнь дочери Хранителя дольше, чем у простой эльны. И многое за это время случиться успело, но, оглядывается Иллойэ назад — и видит только ласковое, уютное, бесконечное детство.

— Есть время брать, сердечко мое, и время отдавать, — говорил Эорданн своей взрослой дочери незадолго до того, как все случилось. — Когда-нибудь ты поймешь, что второе намного важнее.

И только сейчас, уже став Королевой — Хозяйкой леса, она начала понимать, что он имел ввиду.

Если бы кто-то спросил Иллойэ, что изменилось в ней с тех пор, как они впятером умерли там, у перехода и вернулись бессмертными Королями, она бы не знала, как это объяснить. Может, она стала лучше понимать происходящее, что идет правильно, как должно идти, а что — нет, или чувствовать связь со всем живым, что только есть под этими звездами, как чувствуют в своем теле каждый палец — если что-то не так, ты не думаешь, что и где болит а просто знаешь это.

И невозможно не отвечать на эту боль. Потому что нет чужих страданий, весь мир — это ты. И отдавать, помогать естественно, как дышать. А вот невозможность помочь была мукой.

Но и связь и ощущения были пока зыбки — не так уж много времени прошло и эльнийского в ней намного больше, чем вечного, почти божественного.

Иллойэ помнила, что отец мог прокладывать быстрые тропы и для себя, и для других. Теперь и ей открылась эта возможность, но выходило пока совсем слабенько, лишь на несколько часов время пути срезать, но и это было для нее ново и волнующе.

Поднявшись со своего травяного ложа, она отряхнула подол длинного, больше похожего на рубаху, платья, поправила венец из боярышника и решила попробовать дойти сегодня до северных границ своих владений, где еще не была ни разу.

— На север, — крикнула она, подражая ястребиному клекоту, и ветер донес до нее ответы: «поняли, Хозяйка, мы с тобой». Иллойэ улыбнулась и отправилась в путь.

Дорога была легка, стлалась под ноги мягким ковром из трав и хвоинок, прямо под самые подошвы мягких охотничьих башмаков. Женщина шла, радуясь пригожему дню, то тут, то там дотрагиваясь до растений, земли, под которой прячется грибница, оглаживая взглядом приветствующих ее птиц и маленьких жителей леса, сама не замечая, как разглаживает, выравнивает тонкие незримые нити.

Ненадолго застыла у поваленного ветром дерева и разоренного гнезда. Хотелось помочь, но что-то останавливало внутри.

— Нельзя, иначе только хуже сделаю, — вслух объяснила Хозяйка скорее себе, чем еще кому-то. Значит, вот как это чувствуется… невозможность вмешиваться в правильный ход вещей… не слишком приятная штука.

Так шла она долго, кидая то одну, то другую быструю тропку себе под ноги. Лес вокруг становился все мрачнее, темнее, суровее, а потом, наоборот, поредел, истончился и вовсе пропал. Земля под ногами пос постепенно затвердела, распадалась каменным крошевом. Подул влажный соленый ветер, обдал холодом ноги, забрался под плащ, спутал длинные волосы. И через тропку-другую Иллойэ вышла к Северному морю.

Голые серые скалы, кое-где покрытые невысокой травой и лишайниками, ни деревца вокруг. А внизу, под ногами, лениво бросая в отвесные каменные стены белые пенные брызги, лежало море: темно-серая холодная безбрежная масса. Живая, пугающая, совершенно и абсолютно чуждая. Женщина прислушалась к себе, пытаясь понять, чем так не угодило ей море, и ответ ее удивил: она совсем его не чувствовала. И это было странно. Она видела, что море полно жизни, и все же оно оставалось для Иллойэ непроницаемой загадочной средой, хуже Тумана. В Тумане для нее опасности не было, а здесь — ой, не факт..

Хозяйка так и стояла, вглядываясь в суровую толщу воды, ощущая, как гигантский сложный организм тоже смотрит, изучает ее саму, прикидывает, чего ожидать от этой странной женщины.

Странная женщина, не поддаваясь первому острому желанию уйти отсюда побыстрее, отыскала небольшую тропку вниз, к самой кромке прибоя, и не обращая внимания на пенные языки, лижущие носки ее башмаков, зачерпнула горстью морскую воды, отменив про себя, что там, где свет проходит сквозь воду, она отсвечивает зеленью.

Нелепо и чуждо смотрелась Хозяйка леса у голых прибрежных скал, да и ощущала себя здесь примерно так же.

«Вот, Иллойэ, смотри… это и есть граница… Твоих владений и твоего влияния». Над морем власти у нее не было, это она поняла всем своим существом. Что ж, если простые эльны испытывают сходные чувства, оказываясь в лесу, она понимала, откуда берутся те мрачные сказки.

Вдалеке раздался птичий клекот. Да, ее ястребам здесь тоже