— Не знаю, как остальные, но поручик Мазовецкий — еще как «наш»!

— Господи, какое счастье, что не пальнул по нему! А ведь уже на мушке у меня сидел.

— Смотри, в следующий раз не ошибись, — ответил Андрей. — А то тебе может показаться, что в этих краях все немцы — «свои». К первому встречному фрицу брататься полезешь.

— К тому идет, товарищ капитан, — виновато почесал затылок десантник.

— Для начала верни ему оружие и помоги снять сапог. Как менять повязку на ранах, тебя, надеюсь, учили? Вас интересовал поручик Мазовецкий, — обратился Беркут к младшему лейтенанту. — Позвольте отрекомендовать: он перед вами, во всем своём рыцарском величии.

— Рад видеть, рад видеть, — наклонился командир десантников, чтобы пожать руку сидящему польскому офицеру. — Как видите, в Москве о вас уже знают.

— Из каких таких источников? — улыбнулся поляк.

— Из «заслуживающих доверия», — объяснил вместо Колодного капитан Беркут.

— Слушай, Беркут, а тебя что, немцы «повысили» в чине? — прокряхтел Мазовецкий, чтобы не застонать, когда Гаёнок слишком рьяно взялся разувать его.

— Как ни странно, меня действительно повысили, поручик, но только не германцы, а свои, в Москве. Так что позвольте представиться: капитан Беркут.

— Езус-Мария! А я сижу! У вас там, в Красной армии, что — всех повышают через одно звание?! Впрочем, в любом случае ожидается хорошая офицерская попойка. А, капитан? Одного не пойму: почему вы целый взвод фрицев выпустили отсюда восвояси? До того немчура обнаглела, что гуляет здесь, как по Гитлерштрассе.

— Так это ты ввязался в драку с ними?

— Увидел, как они спускаются по тропе, словно стая гусей к водопою, и не удержался. Пока разобрались, кто и откуда, человек семь-восемь уложил. А потом прибегнул к излюбленному маневру одного доблестного лейтенанта — победный партизанский драп-марш.

— Я всего лишь повторял слова Крамарчука, — с грустью улыбнулся Беркут. — Был бы он здесь, мне бы казалось, что снова все в сборе. А то, что мы выпустили целый взвод, не приняв бой, это, конечно, досадно. Можно было развеять его по терновым кустикам, можно было, но…

К вечеру, используя жерди и доски из полуразвалившегося загона, Беркут с бойцами привели в божеский вид чабанскую землянку, где спокойно смогли разместиться пятеро парашютистов во главе со старшиной.

Рядом, в каменистой выработке, они присмотрели место для землянки, в которой могли бы жить Корбач, Арзамасцев и полька. Ну а штаб и «офицерскую келью», как назвал ее Мазовецкий, они оборудовали в двух соединенных между собой пещерах, метрах в двадцати от землянки-казармы. Подход к ним был прикрыт тремя огромными валунами, между которыми ощетинился частокол порыжевшего шиповника.

Беркут сразу же прикинул, что, расставив бойцов у этих валунов и на ребристой крыше «кельи», здесь можно продержаться столько, на сколько хватит патронов. Лучшего опорного пункта даже трудно себе представить.

Уверенность капитана в правильном выборе базы еще больше окрепла, когда, протиснувшись в проход между «кельей» и невысокой позеленевшей скалой, он оказался на маленьком — двоим не разойтись — карнизе, заканчивавшемся крутым, почти отвесным склоном, тоже поросшим в верхней части своей кустарником. Эта поросль скрывала карниз от глаз тех, кто мог оказаться у подножия стены (хотя подойти к подножию было непросто, ибо там, внизу, тоже виднелись остроконечные скалы, окаймлявшие каньон реки), и в то же время как бы подстраховывала каждого, кто решится пройти по нему.

Дойдя по карнизу до того места, где склон был менее крут — и по нему даже можно было спуститься на нижнюю террасу, — Андрей вдруг наткнулся на еще одну пещеру. Он обнаружил ее по тонкой, едва видимой в вечерних сумерках струйке дыма, вырывавшейся, как могло показаться, из расщелины. Это открытие было настолько неожиданным, что Беркут отпрянул за выступ и на какое-то время замер там, прислушиваясь, не раздадутся ли голоса.

Нет, ему не померещилось: действительно дым. Значит, где-то там, между камнями, должен быть вход в пещеру. Но кто ее обитатели? Все бойцы группы — в землянке или в «офицерской келье». Кроме них, на плато никто не появлялся. Разве что оставшийся здесь с довоенной поры монах-одиночка?! Бред. Как бы он выжил в этой пустоши? Да и парашютисты должны были заметить его.

Выхватив пистолет, капитан еще несколько минут выждал, но, не обнаружив никакого движения, никаких голосов, осторожно, прижимаясь спиной к стене, начал пробираться к выступающей, похожей на полуразрушенную крепостную башенку, скале, из-за которой и зарождалась эта струйка. Уже у камня он обратил внимание на странную, напоминающую миниатюрный кратер погасшего вулкана, вмятину и нависшую над ней огромную каменную плиту. А еще заметил, что находящийся рядом с вмятиной валун лежит на ребре. Используя такое положение, даже один сильный человек спокойно мог бы сдвинуть его и перегородить тропу.

— Эй, в келье! — негромко позвал он, прячась за выступ скалы, за которым чернел закопченный множеством костров, неширокий, готически заостренный кверху вход в пещеру. Беглого взгляда на него было достаточно, чтобы убедиться: подравняла его и подогнала «под готику» не природа, а топор камнетеса. — Вы слышите меня?! Оружие оставлять! Выходить по одному!

— А ты войди сюда! Можешь даже с оружием, — раздался в ответ хриплый архиерейский бас. — Сначала выброшу твое оружие, потом тебя. Никто и следов не сыщет.

«Во даёт! Совсем страх потерял, — улыбнулся про себя капитан. Еще не видя того, кто ему отвечал, не имея о нем ни малейшего представления, Андрей уже зауважал его. Храбрость и мужество Беркут ценил в любых, даже самых невероятных и опасных для него самого проявлениях. — Хилый монах так отвечать не станет».

— Я не понял: ты приглашаешь меня войти?! Или так и будешь сидеть у костра в одиночестве?!

— На кой черт ты мне нужен?! Я тебя не звал. Но если очень заинтересовался и не забоишься, — войди.

— Это другой разговор. А то мог бы обидеться и уйти. — Беркут оглянулся. Нет, никто из бойцов на тропе не появился. Да и вряд ли кто-нибудь из них заметил, куда он побрел.

Капитан уже вышел из-за выступа, когда в проходе вдруг появился рослый широкоплечий мужчина в выцветшем, но еще довольно исправном красноармейском обмундировании и в растоптанных румынских ботинках. Гимнастерка его была распахнута, и на груди серебрилось массивное распятие. На широком офицерском ремне висели две оттопыренные кобуры с пистолетами.

Незнакомец стоял, заградив своим огромным туловищем весь проход, положив руки на расстегнутые кобуры. Удлиненное, усеянное мелкими ранними морщинами лицо его было на удивление гладко выбрито, в то время как на голове возвышалась невероятно взлохмаченная копна черных как смоль волос. По виду этого человека трудно было определить, какой он национальности, в какой армии служит, или по крайней мере служил; чем занимался. К тому же вместо запаха водки или самогона от него исходил довольно приятный дух одеколона, которым он пользовался после бритья.