У Теи не было времени на раздумья. Христиан Дрисдейл ясно дал ей понять, что, если она хочет спасти Ричарда, ей следует действовать быстро, без промедления. Она согласилась на его предложение, понимая, что обрекает себя на муки, но твердо уверенная; что Ричард должен сменить отца в качестве главы семьи.

Теперь она знала, что ее жертва оказалась напрасной. Дрисдейл обманул ее. Ричард заплатил жизнью за свою преданность королю. Никогда больше он не войдет под высокие своды холла Стейверли, окликая ее по имени. И теперь… что же будет с ней?

Ричард мертв, но она осталась женой Христиана Дрисдейла! Ей хотелось кричать от ужаса, потому что она предпочла бы умереть, чем быть женой этого пуританина. Однако этот незнакомец, которому она доверилась, почему-то внушил ей надежду…

Она прислонилась к стволу березы, глядя вслед ушедшему разбойнику. Сквозь голые стволы ей видна была пустая карета на дороге. Чуть дальше привязанный к дереву Христиан Дрисдейл продолжал сыпать проклятиями, так что казалось, даже воздух вокруг стал грязным от его ярости.

Когда разбойник подошел ближе, слуги попятились. Он скользнул по ним взглядом.

— Отвяжите вашего нанимателя, — приказал он.

Они посмотрели на него с изумлением и, похоже, не сразу поняли его приказ. Тогда разбойник вытащил шпагу и перерезал веревки, которыми был связан сборщик податей. Тот затряс затекшими руками.

— Ну что, опомнился? — прорычал он. — Или это моя любящая жена умолила тебя освободить ее мужа?

В ответ разбойник кивнул на шпагу, пристегнутую к поясу Дрисдейла.

— Защищайтесь! — отрывисто бросил он. — Вы будете сражаться со мной за свою жизнь.

Дрисдейл презрительно фыркнул.

— Уверяю тебя, парень, что моей жене этой ночью будет спаться слаще в моих объятиях при мысли, что ты мертв.

— Посмотрим, — ответил разбойник, снимая бархатный камзол.

Христиан Дрисдейл последовал его примеру.

— Я прекрасный фехтовальщик, вор! — бросил он.

Разбойник, не отвечая, положил свой камзол на корни ближайшего дерева и остался в шелковой рубашке с падавшими на кисти рук кружевными манжетами. Проверив шпагу на изгиб, он задумчиво посмотрел на своего противника.

Христиан Дрисдейл был плотнее и тяжелее. Он был жилистым и подвижным и в отличие от разбойника не был обременен сапогами для верховой езды. Ростом он был выше, рука у него — длиннее, и когда он выпрямился, оставшись в грубой полотняной рубашке, стало заметно, насколько он силен и крепок. Это был опасный противник, а улыбка на его тонких жестоких губах недвусмысленно говорила, что он замышлял убийство.

Второй разбойник и слуги отошли дальше, под деревья.

Лошади, оставленные без присмотра, начали щипать короткую присыпанную снегом траву у обочины.

Секунду все было тихо, а потом разбойник нарушил молчание.

— Защищайтесь! — крикнул он, и в лунном свете блеснул его клинок.

1662

Реку заполняло множество лодок и кораблей. Разноцветные паруса, флаги, гирлянды, цветочные арки создавали ослепительную колоритную и праздничную картину. Люди стояли на крыше дворца Уайтхолл, толпились вдоль берега, спускаясь к самой воде, висли на лесах. Возбужденно горящие глаза были устремлены туда, где маневрировали лодки, стремясь занять лучшее место, откуда можно было бы наблюдать, как его величество и королева возвращаются из Хэмптон-Корта[1].

Величественные баржи лорд-мэров и торговых компаний теснили небольшие суда, украшенные символами Реставрации или задрапированные красочными тканями и лентами, на которых хорошенькие женщины и их молодые кавалеры играли веселые мелодии или бросали бумажные розетки в соседние лодки. Шум стоял оглушительный. В праздничной толпе то и дело слышались приветственные крики и шутки, на берегу и на реке играли оркестры и салютовали пушки.

— Мы скоро оглохнем и перестанем замечать португальский акцент королевы, — со смехом проговорила графиня Каслмейн, обращаясь к своим кавалерам, вместе с которыми она наблюдала за встречей с крыши дворца.

— Говорят, ее величество говорит по-английски с таким акцентом — а вернее, так плохо, — что ее просто невозможно понять! — презрительно заметил кто-то, и графиня тихо рассмеялась, хотя ее голубые глаза оставались серьезны.

Она ревновала к королеве и не скрывала этого. Ее друзья и те, кто раболепствовал перед ней по причине ее особого положения при дворе, прекрасно понимали, что возвращение короля после медового месяца станет решающим моментом в жизни Барбары Каслмейн. Сохранит ли он привязанность к ней или будет — хотя бы на какое-то время — увлечен своей португальской супругой?

При дворе по этому поводу заключались пари, и Барбара прекрасно понимала, что сегодня множество глаз наблюдает за ней.

Она выглядела просто чудесно. В ее темные с каштановым отливом волосы были вплетены жемчужные нити, а платье из желтого узорного шелка подчеркивало белизну кожи и придавало глубину и манящий блеск голубым глазам графини. Она была, бесспорно, прекрасна, но она уже родила королю двух детей, а Карл славился своим непостоянством.

Однако какие бы чувства ни волновали душу Барбары, она небрежно опиралась на серый камень парапета с видом абсолютной уверенности в себе, так что все, кто за ней наблюдал, склонялись к тому, что ее чувственная, капризная красота одержит сегодня очередную победу.

Прошло уже два года с тех пор, как триумфальным маршем во главе двадцатитысячного войска под радостные крики толпы король въехал в Лондон. Дорогу ему устилали цветами, колокола звонили, улицы были украшены коврами, в фонтанах било вино. Наконец-то лишения, бедствия и нищета долгих лет изгнания могли быть забыты: рождалась новая эра.

Неудивительно, что король, падкий на удовольствия, пленился Барбарой Палмер, которую все называли прекраснейшей женщиной своего времени. Тогда ей было всего двадцать лет, и она была замужем. Ее муж готовил себя к служению обществу на ниве адвокатуры, но он ничего не понимал в той беспутной жизни, к которой Барбара привыкла с шестнадцати лет в доме своего отчима, графа Энглси. Наибольшим достоинством Роджера Палмера была его добродушная невозмутимость, но связь его супруги с королем подвергла суровому испытанию его добродетели.

Он был слабоволен и не мог справиться с Барбарой, хотя и негодовал втайне. Публично же он был вынужден принять титул, которым был обязан неверности жены.

Граф Каслмейн шел вдоль парапета в элегантном костюме и завитом парике, который страшно не шел к его бледному глуповатому лицу. Барбара заметила его приближение, однако намеренно не обращала на него внимание, пока он почти не поравнялся с ней Тогда она подняла взгляд, картинно вздрогнула якобы от удивления и с видом холодным и вызывающим сделала ему реверанс, на который он ответил любезным поклоном.