итераций он приходил к тому, что часто отличалось от первоначального замысла. Однажды посчитал, кстати, "Войну и мир" и "Анну Каренину" вещами зряшными, нестоящими.

Дама в этот момент лихо обгоняет чьи-то старенькие "Жигули".

Тут я задумываюсь внутри своего сна. Что, если читатель (или, не дай Бог, моя спутница) решат, что я просто пошляк, который издевается над великим писателем земли русской?!

Мне эта мысль отчего-то неприятна.

Очень хочется убедить читателя в обратном — о моей гипотетической спутнице в этом ключе я боюсь и думать.

Тогда я продолжаю:

— Что я люблю у Толстого, так это несобственную авторскую речь, нет, не ту, которая становится явной, когда собирается в главы, вызывая стон у школьниц, а междометие, комментарий к фразе главного героя. Вот скажем такой пассаж:

"Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ей эффекта состоял в том, что она говорила хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим".

Ну, каково?!..

Однако, когда я в этой истории, мешая настоящее, прошедшее, давно прошедшее и прошедшее-давно-совершённое время из моего несовершенного прошлого, неловко спрыгнул на обочину, небо успокоилось, внезапно сдёрнув с себя тучи как купальный халат.

Дорога свалилась с холма и выбежала к гнезду экскурсионных автобусов.

Когда я приехал туда в первый раз, то в окошке одной из привратных башен была выставлена табличка: "На сегодня все билеты проданы. За проход на территорию заповедника — пятьдесят копеек".

Брать полтинник было некому.

Это уже потом ходил я внутрь безо всяких билетов, оттого что в музей меня звали специально. Задружился я и с потомком Толстого, и прекрасными барышнями, что работали в заповеднике. О, они были куда прекраснее придуманной спутницы!

Слышал я от них всяко разные байки.

Например, историю о том, как женщина на могиле Толстого вымаливала себе иностранца, и действительно потом вышла замуж. Уехала, значит, из Ясной поляны и из страны. Была и история про дорогу на Грумант — маленькую деревеньку в окрестностях, что названа так была дедом Толстого в честь его бытия на Русском Севере. По этой дороге, незатейливому просёлку было немудрено заблудиться и сотрудникам толстовского заповедника. Бурый туман из Воронки, Мистическая история про часы, что слышно за километр от могилы Толстого, когда они бьют полночь в доме Волконских. Ну, ясное дело, говорили мне, Волконских-то звали Волхонскими. Со значением "волхвов", значит.

Рассказывали всё это молодые женщины. Было у них особое сестринское братство работниц заповедника. Словно монастырь. И особо они тревожились о тех, сёстрах, что ушли в большой мир.

Потом они познакомили меня с местным фотографом.

Яснополянский фотограф в молодости был влюблён в портрет. Он рассказывал мне эту историю посреди ночи, будто пересказывая кошмарный сон. Зачин был в том, что фотограф отправился в заграничную поездку от обкома комсомола. Ехать нужно было в Италию. Там, внезапно остановившись на римской улице, он увидел обыкновенную репродукцию Джоконды — только, фактически, соответствующую размерам полотна. Репродукция была приклеена скотчем к стене, вокруг суетился народ, сновали посетители блошиного рынка… Фотограф попытался купить плакат, но вспомнил, что у него нет денег. Что-то там случилось с обменом, или просто советским туристам не успели выдать мелочь. Итак, денег не было, и он выменял его на несколько пачек сигарет, которые тогда были обязательной нормой зарубежной поездки — наряду с консервами и колбасой.

Вечером его вызвали к старшему группы и грозили, что отправят обратно за спекуляцию на чужих улицах, были какие-то другие неприятности, но он был уже неразлучим с глянцевой женщиной. Вернувшись в Тулу, он повесил её на стену в своей комнате, начисто лишённой мебели.

У него тут же появились завистники. Фотографические художники, приходя в гости, завистливо цокали языками, старались ткнуть пальцем в грудь итальянской женщины. Между тем, дела фотографа пошли в гору. Началась полоса удач, в комнате появилась мебель. Джоконда улыбалась со стены на благополучие своего подопечного.

Найти в её окладе свёрток с монетами фотограф вряд ли бы смог, но завистники множились. Фотограф был человек образованный и читал Гоголя. Он знал, чем оканчиваются шалости с портретами. Фотограф почувствовал, как Джоконда стала забирать его душу. До ножа дело не дошло, но он быстро сплавил её кому-то из друзей.

— Тогда-то я и увлёкся практикой десяти путей, — завершил он свой рассказ о волшебном портрете.

Могила Толстого похожа на компостную кучу. Она находится в глубине леса. Все гуляющие к ней (а к этой могиле не ходят, а именно гуляют), говорят о материальном положении семьи графа. О чём же ещё им говорить?

Когда я подошёл к могиле, то внезапно оказался в темноте. Это была храмовая темнота.

Вершины деревьев сомкнулись у меня над головой. В храме царили неясные потусторонние звуки. Солнечные лучи играли на листьях, ещё державших на спинах капельки воды. Капли скатывались, падали вниз, в лесу происходило шуршание и шелест.

Лес высыхал.

Кроме разговоров о материальном, у могилы часто говорят о немецких оккупантах. Я как-то беседовал с патриотически настроенными людьми о русской истории, и было мне плохо… Дело в том, что спокойно говорить о русской истории можно только с непатриотическими людьми — ибо столько в ней страха, ужаса и величия. Зашёл разговор о Московской битве и о Ясной поляне, и вновь подивился живучести мифа об осквернении могилы Толстого. Дело в том, что хороший писатель Владимир Богомолов в своей давней, но очень интересной статье "Срам имут и живые, и мертвые, и Россия…" написал странный пассаж, упоминая материалы Нюрнбергского процесса: "В течение полутора месяцев немцы оккупировали всемирно известную Ясную Поляну… Этот православный памятник русской культуры нацистские вандалы разгромили, изгадили и, наконец, подожгли. Могила великого писателя была осквернена оккупантами. Неповторимые реликвии, связанные с жизнью и творчеством Льва Толстого, — редчайшие рукописи, книги, картины — были либо разорваны немецкой военщиной, либо выброшены и уничтожены…" И вот Богомолов пишет: "(Под "изгадили" подразумевалось устройство в помещениях музея-усадьбы конюшни для обозных лошадей, а под осквернением могилы Толстого имелось в виду сооружение там нужника солдатами полка "Великая Германия")". Это очень печальная ошибка — всё дело в том, что в доме немецкие солдаты, конечно, напакостили, кое-где нагадили, кое-что стащили, а вот никакого нужника на могиле не было. Историю про сортир придумали какие-то пропагандистские дураки.

И вот