ниже Мельникова. Этот парень, кажется, слушает препода заинтересованно и пытается вникнуть. Не то, что другие, которым лишь бы высидеть пару. Лора, например, украдкой рубится в игру на телефоне.

Мельников был из тех парней, что нравятся девушкам. Высокий, в меру мускулистый, с красивым профилем, копной мягких рыжих волос и голубыми глазами.

«Добродушный гигант», — определила Влада.

Ей такие никогда не нравились. Она обычно обращала внимание на «раненых птиц» — парней, которые были никому не нужны, но, вместе с тем, таили в себе какую-то тайну.

Девочка лет тринадцати появлялась из-за деревьев, смеялась, звала Владу за собой. И Влада покорно шла, хотя прекрасно знала, что идти не следует, а внутри у нее все сжималось от страха.

Лес становился все гуще, все темнее. Владе приходилось пробираться через заросли, но мавка, несмотря на то, что была босиком и в каком-то странном платье из веточек, легко перепрыгивала через кочки и коряги.

Мавка внезапно исчезла. Влада осмотрелась. Лес. Густой, непролазный лес.

«Ау! — крикнула Влада, уже понимая: она заблудилась, мавка завела ее в чащобу на погибель. — Ау! Помогите!».

Вдруг она увидела мавку. Девочка сидела на замшелом стволе поваленного бурей дерева и горько плакала. Плечи ее содрогались. Страх как рукой сняло: Владе стало жалко бедняжку. Она подошла к девочке, села рядом с ней, обняла за плечи.

«Не плачь. Как тебя зовут?».

«Рита. — ответила мавка. — Я твоя сестра».

Рита подняла голову, улыбнулась. Мамин нос, мамина улыбка, мамины глаза. Точно, ее сестра! Сомнений — ноль. Но откуда? Какая Рита? Разве у нее есть сестра Рита? Нет, и никогда не было!

Равнодушный, спокойный голос Долгова:

«Мавками становятся души девочек, задушенных собственными матерями».

Влада резко открыла глаза. Светилась красная лампочка на зарядке, на окне дрыхла Рыська, за стенкой у бабушки бубнил телевизор. Она не в лесу, она в своей комнате. В лесу осталась Рита.

Влада пыталась вспомнить хотя бы одну девочку с таким именем, но не смогла. Наверное, она пересмотрела сериалов.

Подхватив со стула большого мишку — подарок мамы на десятый день рождения, — Влада обняла игрушку и уснула.

5

Порой на Владу накатывало чувство страха. Не какой-то дешевый страх вроде того, что бывает при просмотре фильма ужасов или когда приснился дурной сон (примерно, как тот, про мавку). Страх был житейский, простой, и оттого более пугающий. Влада боялась за маму, — вдруг с ней что-нибудь случится? Вон, давление уже пошаливает и преддиабет врач давно определил.

Боялась за себя. Как ей, Владе, жить в этом жестоком мире? Вот окончит она институт, получит диплом историка, куда с ним податься? В школу? Бррр. Владе даже подумать было страшно о том, как она заходит в класс, полный современных детей. Нет уж, куда угодно, но только не в школу, не в учителя!

Тогда что ей остается? Касса в Пятерочке или в Магните? Или, как постоянно твердит Лара, в Москву надо ехать?

А что делать в Москве? Как и на что жить в этом огромном, злом городе? У Лары вроде как родня есть в столице, а у Влады — ни-ко-го.

Нет, уж лучше в родной Полпинке. Устроиться вместо мамы в магазин…

На этом месте ледяная рука ужаса обыкновенно сжимала сердце Влады до такой степени, что она начинала потихоньку подвывать, зарывшись лицом в подушку. Хорошо, мама не видела и не слышала.

Выйти замуж? Во-первых, Владе даже думать было противно о замужестве. Она считала себя асексуалом и была подписана ВКонтакте на соответствующие паблики. Во-вторых, за кого ей выходить? За этих грубых, нечистоплотных, матюкающихся существ, которых именуют парнями?

И все же порой Владе до дрожи хотелось, чтобы сильные — нет, лучше добрые — руки обняли ее, погладили по голове, успокоили, защитили от ранящих стрел жизни, летящих отовсюду. Она понимала, что никогда этого не будет, тем более, пример мамы был перед глазами. Влада понимала, но ничего с собой не могла поделать, и, глядя в свое окошко, грезила о добрых руках.

Во вторник она ехала в универ с еще меньшим желанием, чем в прошлый раз. Ей просто не хотелось оставаться со странным преподом наедине. Мало ли, что еще он может учудить — с головой у Долгова явно не всё в порядке.

Другая бы не поехала вовсе, но Влада с ее комплексом отличницы… Удивительно: отличницей она никогда не была, но комплекс отличницы имела. Если уж за что-то бралась, то выполняла до конца кровь из носу.

Долгов уже был на месте, что удивило Владу: до начала факультатива было еще пять минут. Еще удивительнее был наряд препода, который больше подошел бы студенту-первокурснику: черная толстовка без каких бы то ни было надписей и рисунков, синие джинсы.

— Давайте начнем, — сказал Долгов, кашлянув. Сегодня он выглядел особенно болезненным.

Влада пожала плечами: начинайте.

— Прежде всего, я должен извиниться перед вами, Речкина, — Александр Степанович провел рукой по волосам, — Полагаю, вы были удивлены моими вопросами про Бога и сатану?

Влада ничего не ответила, но по ее лицу было понятно: конечно, удивлена.

— Откровенно говоря, я думал, что вы сегодня уже не придете, — внезапно признался Долгов. — Я бы на вашем месте не пришел. Отправился бы в деканат и написал отказ от факультатива. И так поступило бы 99 процентов студентов.

Владе, как ни странно, польстило, что она оказалась столь уникальной личностью. Избранной. Как Нео из «Матрицы».

Долгов задумчиво смотрел на Владу, подперев голову костистым кулаком.

— Александр Степанович, но почему вы спросили меня о Боге? — спросила Влада, которой было очень неуютно под прицелом этих пронзительных голубых глаз.

Препод улыбнулся. Впервые Влада видела улыбку этого человека, и улыбка была приятной, мягкой и доброй.

— Я хотел узнать, насколько вы рациональный человек. И понял, что весьма рациональный. Вы не верите в сказки. Именно поэтому вводить вас в курс дела мне придется осторожно и постепенно. Иначе вы можете сойти с ума, или, что гораздо вероятнее, сочтете меня сумасшедшим.

Владе надоело ходить вокруг да около, и она выпалила:

— Александр Степанович, вы хотите сказать, что славянская мифология, все эти сказки про Кощея, Бабу Ягу, «Велесова книга» с ее Явью, Навью и Правью — это не сказки?

В глазах Долгова на мгновение вспыхнули синие искры:

— Я хочу сказать, Речкина, что мир гораздо сложнее, чем нам представляется. И, вполне может оказаться, что «Велесова книга», которую большинство высоколобых исследователей обозвали мистификацией, правдивее иных учебников. Неужели в вашей жизни не случалось чего-то странного, непонятного, того,