она встала со своего места и пошла к выходу, по пути краем платья коснувшись моей руки. У меня щеки загорелись. Я хотел было встать и пойти за ней — прекрасная возможность! Но тут вошла ведущая, и я остался сидеть на месте. Она тоже вскоре вернулась и села у прохода, чтобы уже не протискиваться за остальными. Как раз напротив меня. А я сидел и думал, что мне надо было все-таки выскочить вслед и поговорить с ней, в конце концов, и плевать на этот мастер-класс!

Мы обсудили свои впечатления и результаты с прошлой встречи. Я сказал, что двигаюсь в сторону преподавания, как и хотел всегда. Ведущая одобрительно покивала и похвалила меня. А после каждому выдала по листу ватмана, краски гуашь, кисти и попросила нарисовать соседа. И тут говорит мне, что я рисую Аделаиду, а она меня. Причем надо внимательно посмотреть на свой объект и потом уже смотреть нельзя, надо нарисовать по памяти. И не нужно, чтобы это был точный портрет: мы как бы рисуем впечатление от человека, и можно фантазировать, добавлять что-то от себя.

Я подумал, что не смогу взглянуть на неё, но в ту же секунду поднял голову. Может быть, это последний раз, когда у меня есть возможность вот так вблизи посмотреть ей в глаза. Она тоже смотрела на меня, и я увидел вдруг, что глаза у неё зелёные с позолотой и что нос у неё маленький, смешной, курносый. Я словно увидел её впервые. Почему я раньше этого не замечал? Я ведь узнал бы её, где бы она мне ни встретилась. Наверно, я с такими удивленными глазами смотрел на неё, что она улыбнулась мне не то смешливо, ни то загадочно, одними губами, и от этого тонкие-тонкие морщинки собрались под её веками, и стало видно, что она не молоденькая девчонка.

Мне захотелось нарисовать ей эти морщинки, они мне очень понравились. Она смотрела на меня как женщина, и это поразило меня. Почувствовал себя пацаном желторотым, ей Богу! Но это скоро прошло, и я стал ощущать себя в ином качестве. Пришло в голову, что именно это от меня и требовалось — я поймал ощущение некой свободы, но я был слишком впечатлен, чтобы задерживаться на этой мысли. И стал рисовать. Неловко поначалу было рисовать гуашью, я этим занимался последний раз, наверно, в начальных классах школы. Но быстро втянулся. Честно сказать, получилось у меня что-то вроде домовенка с зелеными глазами, коричневым лицом и оранжевыми волосами. Я даже веснушки ей накрапал. А морщины не стал — как-то не к месту. Это же фантазия!

Мое настроение сегодняшнего дня? Интересное ощущение, когда рисуешь другого человека. Мне понравилось ее рисовать, и я подумал, что могу это делать периодически, например, во время самостоятельных и контрольных. Я чувствовал волнение и внутренний подъем, и мне захотелось сделать что-то значимое, важное, может быть, что-то, что изменит мир. Наверно, это и называется вдохновением. Ведущая попросила обменяться рисунками. У меня в голове было только беспокойство, что Аделаида подумает насчет моего видения, но, когда в руках у меня оказался ее рисунок, я был искренне удивлен. В зеленой траве вырос цветок. Серединка желтая, а лепестки светло-голубые. Может, она хотела нарисовать их белыми, но на белой бумаге их было бы не видно.

Я молча уставился на этот цветок, не понимая, что она хотела этим выразить, как услышал смешок. Она смотрела на моего домовенка и, широко улыбаясь, прямо-таки светилась, прикрывая улыбку ладонью. Я тут же забыл про ее цветок и почувствовал себя очень счастливым. Она повернулась и улыбнулась, чуть поджав губы, кивнула мне. Я не ожидал, что ей понравится: больше похож на крашеного рыжего негритенка. Ведущая подошла к нам, посмотрела на наши рисунки и тоже улыбнулась. Наверно, она улыбалась на все рисунки, хотя я могу ошибаться. Про моего домовенка она ничего не спросила, а вот цветок ее больше заинтересовал. Аделаида сказала ей, что я у нее как молодой человек ассоциируюсь с молодостью, чистотой и непосредственностью восприятия, жизненной силой, стремлением к росту и развитию, что у меня еще все впереди, и поэтому ей захотелось нарисовать именно так. Это не портрет, а символ. И с ее сегодняшним настроением это тоже связано: тоска по лету, теплу и сочной зелени.

Внутри все сжалось от сразу нахлынувших воспоминаний о первой встрече с ней, о прогулке почти вдвоем тем единственным летним вечером. Невыносимо, почти больно. И снова это предчувствие. Что-то еще обсуждали, говорили, и я тоже, а что, не могу вспомнить. У меня не было намерения после мастер-класса хватать ее, настигать, обязательно говорить с ней. Как будто мне хватило этих рисунков и того, что она сидит рядом, пусть и через проход, улыбается мне. Наоборот, захотелось отстраниться, побыть в стороне. Как будто, если стану к ней ближе, мне будет очень больно, обнажится какая-то незаживающая рана, и она коснется ее и…

После занятия девчонки столпились в проходе, бурно обсуждая рисунки и прочее. Я терпеливо ждал. Наконец, мы вышли всей кучей на улицу. Холодный ветер стих, и стало тепло. Воздух был такой нежный, хотелось вдыхать его глубоко и как можно больше. Высказали предложение прогуляться, я не отказался. Аделаида тоже согласилась. И мы пошли. В ближайшем вагончике купили кто чай, кто кофе, шоколадки. Она первая делала заказ и попросила черный чай с имбирем и лимоном. Я подумал, что ей и вправду не хватает тепла, и мне захотелось угостить ее, я обрадовался этой возможности. Чтобы не вызвать подозрений, я объявил, что угощаю всех. Народ воспринял мой жест восторженно и с искренней благодарностью. Я почувствовал, что стал своим, и на душе потеплело и полегчало.

Мы прошли, болтая и смеясь, добрых четыре квартала и вышли на главную площадь. У остановки стали рассаживаться по свои автобусам. Я провожал всех: мне хотелось еще пройтись, продлить этот вечер, еще побыть в мире, где есть она. А она стояла рядом и махала уезжающим рукой. Мое сердце колотилось: на какой автобус она сядет, ведь все, что здесь проходят, уже уехали. В моем бедном сердце затеплилась слабая надежда. И вот мы остались вдвоем. Она сказала, что хочет еще пройтись и попрощалась. А я, конечно, напросился составить ей компанию, и она согласилась. На предпраздничной площади было очень красиво.

Сначала мы шли молча, пошли вокруг по площади. Она любовалась огнями, на ее лице переливались разноцветные подсветки зданий. И я чувствовал ее