Шарп участвовал в осадах вот уже девять лет, и он прекрасно помнил, с какой яростью солдаты карабкались по склону Гавилгура, стремясь попасть в хитросплетение стен и рвов, которое мужественно обороняли индийцы. Взять Сьюдад-Родриго будет труднее – не потому, что французы сражаются лучше, а потому, что его оборона, как и оборона Бадахоса, выстроена по последнему слову инженерной науки. Есть нечто ужасающе точное в крепостной архитектуре, в ложных стенах и равелинах, в математически выверенном расположении бастионов и пушек, и только страсть, злость, дерущее глотку отчаяние способны заставить науку дрогнуть перед штыками. Злость так легко не остынет. Шарп знал: едва солдаты ворвутся в брешь, кровь ударит им в голову и на городских улицах они станут неуправляемы. Если крепость не сдается, если защитники вынуждают атакующих проливать кровь, то старый обычай, солдатский обычай, отдает город в руки победителей. Спасение Сьюдад-Родриго только в быстром и легком штурме.

Городские колокола начали бить Ангелус[2]. Ротные католики, сплошь ирландцы, торопливо перекрестились и встали, потому что к ним шел полковник, досточтимый Уильям Лоуфорд, командир Южного Эссекского полка. Он взмахом руки разрешил солдатам сесть, улыбнулся при виде храпящего Прайса, дружелюбно кивнул Харперу и подошел к Шарпу:

– Все в порядке?

– Да, сэр.

Они были одногодки, обоим по тридцать пять, но Лоуфорд от рождения принадлежал к другому кругу. Когда он растерянным и перепуганным лейтенантом вел свой первый бой, сержант Ричард Шарп был рядом, руководил им, как сержанты нередко руководят молодыми офицерами. Потом, когда они вместе попали в застенки султана Типу, Лоуфорд научил Шарпа читать и писать. Это позволило сержанту после самоубийственного подвига получить офицерский чин.

Лоуфорд через бруствер взглянул на гласис:

– Сегодня я пойду с вами.

– Да, сэр.

Шарп понимал, что Лоуфорду незачем быть здесь, понимал и то, что командира не переубедишь. Он взглянул на полковника. Лоуфорд был одет, по обыкновению, безупречно: поверх чистой желтой окантовки алого мундира сверкал золотой позумент.

– Наденьте шинель, сэр.

Лоуфорд улыбнулся:

– Вы считаете, мне необходим маскарад?

– Нет, сэр, но вам должно быть чертовски холодно, а мы все любим пальнуть в щеголеватого полковника.

– Я надену это.

У Лоуфорда через руку был перекинут кавалерийский плащ – роскошный, с меховой опушкой.

Он застегивался на шее золотой цепью; первый же порыв ветра – и плащ раздуется, выставив напоказ мундир.

– Он не скроет мундира, сэр.

– Да, сержант. – Лоуфорд улыбнулся.

Полковник говорил мягко, и реплика означала, что отношения между ними прежние, несмотря на новые чины. Лоуфорд – хороший офицер, он превратил Южный Эссекский из перепуганной толпы в закаленное, надежное подразделение. Однако бой для Лоуфорда не главное, скорее это способ достичь своих целей, политических целей, и победа в Испании нужна ему, чтобы пробиться к власти на родине. На войне он по-прежнему полагается на Шарпа, прирожденного военного, и Шарп благодарен ему за доверие и возможность распоряжаться собой.

За рекой, на португальском берегу, ярко светились во мраке британские костры. В окопах батальоны ждали сигнала к штурму. Солдаты дрожали от холода, с благодарностью пили выданный по случаю наступления ром, совершали мелкие ритуалы, которые всегда предшествуют бою: одергивали мундиры, поудобнее поправляли ремни, нащупывали в карманах или патронных сумках заветные талисманы. Кроличья лапка, пуля, которая чуть не унесла твою жизнь, или просто окатанный камешек, попавшийся тебе на глаза, когда ты лежал под обстрелом.

Стрелка на часах перешла за половину седьмого.

Генералы нервничали, убеждая себя, что их планы почти безупречны; бригад-майоры волновались в ожидании последних приказов; на солдатских лицах появилось то усталое выражение, что бывает перед событием, которое станет историческим ценой твоей жизни. Ранцы складывали в траншеях под надзор остающимся, штыки надевали на ружейные стволы. Генерал Пиктон велел пускать в ход только холодную сталь; в бреши некогда будет перезаряжаться, можно только бежать вперед, на врага, со штыком наперевес. Солдаты ждали вечера. Перешептывались, гнали от себя страхи.

К семи стемнело. Большие церковные часы на башне, помятые пушечными ядрами, заскрежетали и начали бить. Звон явственно разносился над снегом. Скоро дадут сигнал. Осадная артиллерия умолкла, и после многосуточной пальбы тишина казалась неестественной. Солдаты кашляли, переминались с ноги на ногу, – эти обыденные звуки лишний раз напомнили Шарпу, как слаб и беззащитен человек против крепостной обороны.

– Вперед! – Бригад-майор получил приказ. – Вперед!

Лоуфорд тронул Шарпа за плечо:

– Удачи!

Стрелок заметил, что полковник так и не надел плаща, но напоминать было поздно. Солдаты в траншеях зашевелись, зашуршало сено – это вытаскивали мешки. Рядом с Шарпом оказался Харпер, за ним стоял Прайс, бледный, с широко раскрытыми глазами.

Шарп улыбнулся:

– Идемте.

Они влезли на стрелковую ступень, перемахнули через бруствер и в молчании двинулись к бреши.

Наступил 1812 год.

Глава третья

Хрупкий наст ломался у Шарпа под ногами. За спиной шумно продвигались по снегу солдаты, из глоток вырывался хрип, звякало снаряжение. Люди лезли на холм, к гласису.

Верх стены слегка освещали красные городские огни – в ночной мгле горели костры и факелы. Все казалось нереальным, но Шарпа и прежде нередко посещало схожее ощущение: в любую секунду может выпалить пушка и засвистеть картечь. Однако город был тих, словно защитники не видели черной людской массы на снегу перед Сьюдад-Родриго. Самое большее через два часа все будет кончено. Талаверу брали сутки, Фуэнтес-де-Оньоро – трое, но в пекле бреши больше двух часов выдержать нельзя.

Лоуфорд оказался рядом, по-прежнему с плащом через руку; золотой позумент ловил тусклые багровые отсветы горящих впереди огней. Полковник улыбнулся Шарпу, и стрелок подумал, что тот выглядит очень молодо.

– Возможно, мы застали врага врасплох, Ричард.

Опровержения ждать не пришлось. Впереди, слева, справа французские канониры поднесли фитили к запальным трубкам, пушки откатились назад, над гласисом пронеслись снаряды. Крепость словно взорвалась огромными клубами дыма, пронизываемыми адскими огнями, которые били из-за стены, перелетали через ров, врезались языками света в заснеженный холм. За грохотом выстрела – так скоро, что звуки сливались, – следовал разрыв картечной гранаты – снаряда, начиненного ружейными пулями и порохом. Склон окрасился алым.

Далеко слева послышались крики – это легкая дивизия шла на штурм меньшего пролома; она уже прыгала в ров. Шарп поскользнулся на снегу, едва не упал, крикнул своим солдатам:

– Вперед!

Дым медленно сползал с гласиса, уносился южным ветром на юг, но тут канониры дали новый залп и склон снова заволокло. Опять начали рваться гранаты, и солдаты, увлекаемые криками офицеров и сержантов, побежали ко рву, сулившему относительную безопасность. Далеко позади играл оркестр; на