С мужчинами у меня как раз не клеится…

– Могу познакомить с братом! – радостно восклицает Мадлена.

– Простите?

– Отличная мысль! – одобрительно замечает Феликс. – Джулия наверняка хочет завести новые знакомства!

– Он красивый мужчина. В следующем месяце возвращается из отпуска. Если у вас есть фотография, могу ему отправить. Не уходите, я схожу за адресом.

Не дав Джулии опомниться, Мадлена исчезает, бросив Пушинку и клубки шерсти.

– Видишь, чего только не бывает! – смеется Феликс. – Любовь найдется там, где ее меньше всего ждешь!

Кошка с грохотом спрыгивает со стула и без особого изящества потягивается.

– Ты здесь надолго? – спрашивает Феликс.

– Пока бабушка не вернется домой.

Он молчит. Джулия опускает глаза. Два муравья снуют возле крошки. В горле пересохло. Отец по телефону ничего толком не объяснил. Наверное, пытался уберечь от плохих новостей.

– А она ведь не вернется? – спрашивает Джулия упавшим голосом.

Феликс молчит.

– Скорее всего, нет.

Издалека доносится сирена скорой помощи.

– Ты пришла в удачный день. Она тебя узнала. Но бывают дни…

Джулию захлестывает чувство вины. Она думает об упущенном времени, о бабушкиной памяти, которая постепенно угасает. Ей хочется кричать. Конечно же она собиралась приехать раньше! Конечно же она понимала, что недели, месяцы и обещания улетают в бездну! Чувствовала, что это неправильно. Временами Джулия готова была бросить все дела, стоило ей увидеть букет мимозы или старушку со смеющимися глазами, и клялась себе завтра же купить билет на поезд. Но на следующий день неизменно находились отговорки. Сейчас все они кажутся совершенно нелепыми.

Феликс возвращается в гостиную. Изящными пальцами меняет иголку на патефоне.

– Танго?

Не дожидаясь ответа, ставит пластинку и направляется к спальне.

8

Люсьена в ризнице нагревает утюг.

В церкви холодно. Продрогнув, Люсьена включает отопление и начинает готовиться к мессе. В пустом нефе слышится эхо ее неровных шагов. Несколько свечей тускло освещают цветы, Люсьена только что сменила воду в вазах.

Подойдя к алтарю, она машинально открывает на нужной странице Евангелие и готовит богослужебные книги. Люсьена усердная ризничая, но сегодня выполняет свои обязанности без души. У нее ноет бедро, а это не сулит ничего хорошего. Люсьена верит поговоркам, гаданию по птицам и предчувствиям. И почему-то возвращение Джулии тоже предвещает ей мало хорошего.

Люсьена кладет на блюдо несколько гостий[11] – не больше полудюжины. К отцу Мариусу мало кто ходит, особенно в будни вечером. Убедившись, что в церкви никого нет, она кладет одну гостию в рот. Тающий на языке хлебец придает ей сил. Пока она наливает вино в кувшинчик для причастия, ее пронзает неприятная мысль. Не раздумывая Люсьена подносит вино к губам и делает большой глоток. Иисус с креста пристально смотрит, как она вытирает губы. Большим бедам – крутые меры.

Люсьена хватает корпорал[12] и идет в ризницу. Ловким движением расстилает плат на гладильном столе и начинает утюжить. Обычно глажка ее успокаивает, но не сейчас. Горячий утюг рывками движется по накрахмаленной ткани. А если Жанина совсем свихнется? Кто знает, как на нее подействовало падение. Если она окончательно спятит, то, возможно, начнет болтать обо всем подряд. У Люсьены сводит живот. Она качает головой, пытаясь успокоиться. Нет-нет, все в прошлом.

Пар понемногу заполняет комнатку. Одна складка никак не поддается. Люсьена выставляет температуру побольше и сильнее давит на ткань. Внезапная боль в бедре заставляет ее забыть об утюге. Она кладет руки на больное место, закрывает глаза и молится про себя. Господи Иисусе, облегчи мою боль. Святая Мария, Матерь Божия, защити нашу память. И прости нам грехи наши, как и мы прощаем…

Когда Люсьена открывает глаза, от литургического плата поднимается темный дым. Раскаленный утюг прожег ткань, предназначенную для тела Христова. Люсьена в ужасе вскрикивает и едва не падает в обморок от страшного предзнаменования.

9

Джулия кладет дневник на стол. В светло-зеленой кухне ужасно тихо. Она обводит взглядом комнату и замечает напоминалки, которые бабушка наклеила повсюду – начиная от банки с мукой и заканчивая газовой плитой. На каждом шкафчике написано, что в нем лежит: тарелки, кастрюли, консервы, фильтры для кофе… На столе – стопки бумажек со списками, заметками, рецептами, телефонными номерами, словами песен и отдельными словами. В этот момент Джулия понимает, какую серьезную битву вела Жанина в последние месяцы. На обороте конверта бабушка набросала семейное древо, кое-где поставив вопросительные знаки. В рекламную брошюру ближайшего супермаркета вложила несколько напоминалок, похожих на ту, что Джулия нашла в дневнике. Тебя зовут Жанина Полетта Паоли, ты родилась 24 февраля 1929 года…

Джулия представляет, какое отчаяние должна была испытывать бабушка, теряя память, и думает: «А что бы сделала я, если бы мне сказали, что завтра я все забуду? Какие послания отправила бы себе? Что мне хотелось бы помнить? Имена друзей, название любимого кафе, а может, фамилию букиниста? Имена любимых авторов? Или нет – благодаря амнезии я смогу открыть их для себя заново». На самом деле ей дороги лишь воспоминания о времени, проведенном здесь, вместе с бабушкой. Вот что она написала бы в своем дневнике: улыбка Жанины на перроне вокзала, ее теплые руки, ее жизнерадостность, наша игра в лошадки, смородиновое мороженое, прогулки на мельницу, дни, проведенные на пляже, и вечера – на террасе, ароматы лета.

Она вздыхает, берет чашку с ложкой и кладет в раковину. За окном на фоне безоблачного неба высится гора. «В сущности, – думает Джулия, – когда все забыто, остается меньше сомнений, меньше тревог». Ей хотелось бы начать жизнь с чистого листа, найти в себе смелость попробовать, рискнуть. Любить. Снова. В памяти всплывает образ Тома. Вот кого ей первым делом хотелось бы забыть. Его имя, глаза, запах – все это она бы стерла, как ластиком, чтобы освободить место для других. Он бросил ее, ничего не сказав. Даже не закурил – просто сказал, что уезжает на выходные. И не вернулся. Точнее, вернулся через восемь месяцев с высокой брюнеткой под ручку, невозмутимо улыбаясь. Когда Тома понадобилось забрать свои вещи и они встретились за кофе в бистро, Джулия не могла вымолвить ни слова. Она слушала его извинения, и сердце рвалось на куски. Даже сейчас, когда она проходит мимо этого кафе, ей кажется, что официант сметает последние лоскутья. Тома сказал, мол, ему жаль и дело не в ней, а в нем – а может, наоборот, – но она же все понимает, не так ли… Но если честно, она так ничего и не поняла. Он забрал все свои вещи: одежду, пластинки, гитару. Оставил только рану в груди, только тронешь – снова начинает жечь. Бабушка как-то сказала, что он был мерзкий, словно вошь. Это была неправда, но тогда Джулия улыбнулась.

Мой отец любил праздники, музыку и танцы. Каждый год он устраивал рождественскую елку для семейств Сент-Амура. Среди жителей нашей деревни были музыканты, и отец собрал из них ансамбль. 1936 год, самый разгар экономического кризиса, но, когда играли наши «Хэппи Бойз», ветерок оптимизма обвевал всех от мала до велика. Мне нравилось общее веселье. Так и вижу: мама скромно улыбается под своей шляпкой колокольчиком, когда отец приглашает ее танцевать.

Перед раздачей подарков дети устраивали концерт. Мы часами репетировали свои номера под чутким руководством отца. Я чувствовала, что должна выступить лучше всех. В том году отец велел мне выучить стихотворение «Негритяночка», длинное и очень сложное. Я до сих пор могу его прочесть наизусть! Моя память рушится, а стихотворение я могу рассказать без запинки. Надолго ли это? Иногда я задаюсь вопросом, на каких воспоминаниях моя память совсем угаснет? Проведу ли я свои последние часы, декламируя стихи, которые будут эхом отдаваться в моем пустом мозгу?

Дети выстроились в ряд за кулисами. Волосы расчесаны на косой пробор, белые гольфы натянуты до колен. Все с волнением смотрят на отца. Жозеф напоминает, кто за кем идет. Только не ошибитесь! Словно на кону его жизнь. Я ускользнула, чтобы