Я слишком плохо одета, чтобы быть в Бухте.

Моя шуба из искусственного меха никого не обманет. Под ним на мне рваные джинсы, свитер и Doc Martens. На мне уже два дня одни и те же трусики, а мои волосы настолько спутались, что им больше не нужна заколка, чтобы оставаться в пучке.

В таком виде я не пройду мимо охранников с кислыми лицами, не пускающих крестьян в бары, а выпрашивать мелочь на тротуаре звучит не очень привлекательно, особенно в морозное начало декабря.

Уткнувшись в воротник своей шубы, я знаю, что мне придется совершить ещё одну кражу, чтобы выглядеть соответствующе. Возможность практически сама падает мне в руки, когда я прохожу мимо глянцевого бутика несколькими дверями дальше, и, по счастливой случайности, девушка за кассой оказывается не той, с кем я ходила в школу.

Это такой тип бутика, где на каждой вешалке по четыре платья и точно нет размеров с двузначным числом, но, может быть, я во что-нибудь втиснусь. Если оно на резинке.

Когда я захожу внутрь, скучающего вида девушка за стойкой переводит осуждающий взгляд с моего пучка на ботинки и подчеркивает это фальшивой улыбкой.

— Если Вам понадобится какая-либо помощь, просто дайте мне знать, — растягивает она слова, прежде чем вернуться к своему телефону.

Я провожу пальцами по бархату и шелку. Хмуро смотря на ценники. Заглянув быстро в раздевалку, я выхожу и направляюсь к двери, уже одетая в зеленое атласное платье под шубой, а джинсы и свитер засунуты в сумочку.

Где-то между дверным проемом и тротуаром начинает звучать сигнализация.

— Эй! — раздается голос позади меня.

Твою мать.

Я крепче сжимаю свой чемодан и срываюсь на неуклюжий бег. Я привыкла убегать: от охранников магазинов, от своих проблем, от чего угодно, но это ахренеть как сложно, когда на тебе платье на два размера меньше и тебя отягощают твои мирские пожитки.

Я украдкой бросаю взгляд через плечо. Продавщица ковыляет за мной на невероятно высоких каблуках, прижимая мобильник к уху. Когда она отодвигает его, чтобы взглянуть на экран, я пользуюсь возможностью и прижимаюсь всем телом к ближайшей двери и проваливаюсь сквозь неё.

Несколько мгновений спустя она проносится мимо по другую сторону стекла, на её лице появляется яростное выражение.

Я сползаю на несколько сантиметров по стене и выдыхаю поток горячего воздуха. Он переходит в смех неверия.

Черт, чуть не попалась. Несмотря на извращенную победу, гудящую у меня под кожей, я знаю, что это было глупо. Я и в лучшие времена не должна воровать, но сейчас мне нужно держаться в тени, как никогда.

— Ты заходишь или будешь стоять там весь день?

Ворчливый голос заставляет меня напрячься. Когда я поворачиваюсь, чтобы найти его обладателя, на меня смотрят холодные глаза, наполненные тонко завуалированным отвращением. Они принадлежат мужчине в строгом костюме и с лицом, которое я с радостью ударила бы кулаком, ну, знаете, если бы я не была ростом метр пятьдесят семь и не пыталась стать лучше.

Заходишь? Я обвожу взглядом маленькую темную комнату и понимаю, что это вход. Он охраняет верх лестницы, а рядом с ним стоит свободный стол с неоновой синей вывеской.

Логово Блу.

Странно. Я, конечно, не утверждаю, что я эксперт по каждому бару в городе, но я могу сказать, что знаю их всех по названию, по крайней мере.

Он, должно быть, новый. Я выпрямляюсь и разглаживаю перед своей шубы.

— Это бар?

— Медведь гадит в лесу?1

Я смотрю на него в течение нескольких секунд, позволяя моему ответу прокатиться по мне, как тихой волне. Только когда он покидает мой организм, я хватаю свои сумки и протискиваюсь мимо него.

— Да было бы достаточно, мудак, — бормочу я.

Не смогла удержаться.

Я не очень хорошо отношусь к мужчинам с проблемами в манерах, и так было всегда. Наверное, это наследственное, потому что моя мать была такой же. Я выросла под покерными столами казино Visconti Grand, где работали мои родители. Моя мать — крупье, а отец — охранником. Если кто-то из посетителей хамил моей маме за столом, он оказывался на заднице на улице, без фишек, задолго до того, как успевал взять пиджак в гардеробной.

Наша ненависть к мужчинам была единственным, что было общего у нас с мамой. Даже во внешности мы выглядели, как родственники, только если закрыть один глаз, прищурить другой и наклонить голову набок. Она и мой отец были высокими и стройными. Я невысокая и немного фигуристая. Они были загорелыми и темноволосыми, но у меня совершенно другая цветовая гамма. В зимние месяцы я почти прозрачная, а летом у меня постоянный бледно-розовый оттенок. Мои волосы медного цвета, что, согласно глупой логике моей матери, связано с тем, что она ела слишком много помидоров, будучи беременной мной.

Мой отец часто шутил, что я дочь молочника. Эта шутка превратилась в горькое убеждение, когда они с мамой перешли от винных напитков и крафтового пива к крепким напиткам. К тому времени, когда они были убиты, я жалела, что и правда не являюсь чьей-либо дочерью, но только не их.

Сойдя с нижней ступеньки, я словно ступаю в шелк. Мягкий джаз и приглушенный свет ласкают мою холодную кожу, а ароматы табака и лосьона после бритья открывают ностальгические воспоминания, о которых я даже не подозревала.

В отличие от улицы, расположенной выше, этот бар не кричит о деньгах, он шепчет о богатстве.

Я пробираюсь к месту в углу, откуда открывается прекрасный вид на бар. Пока я проскальзываю между столиками, мой взгляд перемещается слева направо, справа налево, оглядывая клиентов.

Мой мозг прокручивает в голове хорошо отработанный список.

Носят костюмы в середине недели? Есть.

Пьют крепкие напитки вместо пива? Есть.

Сидят в одиночестве? Есть.

Волна возбуждения пробегает по моему позвоночнику, и шрам на бедре горит. Так всегда бывает, когда я срываю джекпот. Здесь дюжина мужчин, и все они соответствуют требованиям хорошего знака.

С чего начать? Конечно же с бара. После трех лет охоты в Атлантик-Сити я заметила, что мужчины, которые сидят у бара, с большей вероятностью клюют на мою наживку. Может быть, это потому что короткое расстояние между ними и барменом означает, что они с большей вероятностью напьются и сглупят.

Мой взгляд скользит к бару к одинокой фигуре, прислонившейся к нему. Мягкое освещение ускользает от него, всё, кроме широких плеч и четких линий его костюма, скрыто. Но как только я