– И насколько тебе это видится осуществимым?

Сглатываю. Дурочка. Я-то думала, к тридцати поумнела. А Савва смотрит, как только он умеет, не мигая, будто прямо в душу, и у меня опять, как тогда, в первый раз, когда мы чуть не поцеловались, все внутри горит.

– А каком смысле?

– В том самом. Думаешь, мы сейчас с тобой чайку попьем, и я отчалю?

Савва пододвигает локти к середине стола и облокачивается на них, так что наши лица застывают нос к носу прямо под свисающим с потолка абажуром. В горле пересыхает.

– Я не знаю, что думать. Зачем ты здесь, ведь мы договаривались…

– Тогда все было иначе!

– Не понимаю, что изменилось. – Отвожу взгляд.

– Ты больше не с Толиком.

– Да, но…

– Ник, ты же не собираешься ждать его из зоны? В том, что ты могла бы, я, конечно, не сомневаюсь. Но ты его приговор видела? Полагаешь, он со своей статьей протянет там десять лет?

– Тебе лучше знать! – выпаливаю, прежде чем успеваю подумать. Савва сощуривается. Я в ужасе прикрываю ладонью рот. – Прости! Пожалуйста, прости. Я не хотела тебя обидеть…

– Проехали. – Он вздыхает. Но вроде так, без обид. Как будто бы с пониманием даже. – Ты девочка нежная, а такие события кого хочешь доконают. – Савва поднимает руку и принимается ласково поглаживать мою скулу. В горле горчит. Иногда мне и впрямь хочется, чтобы кто-то меня пожалел, но это неправильно. Жалость – скверное чувство. Да и я уже взрослая тетка, как бы он меня не называл…

– Ты не знаешь, какая я. – Отодвигаюсь. – Мы не виделись чертову кучу лет…

– За это время ты не слишком изменилась, уверяю. И кстати, ругань тебе не к лицу. Давно ты стала матерщинницей? – обнажает зубы в белоснежной насмешливой улыбке.

– Не придумывай. Так сейчас говорят все, кого ни возьми.

– Ты – не все, Ника.

Смешно, но когда Савва так на меня смотрит, в это очень легко поверить. Другое дело, что я не хочу обманываться. Во мне нет ничего особенного. Анатолий, вон, как оказалось, мне мальчишек предпочитал. А я, слепая, не замечала ничего столько лет!

– Нас с твоим братом развели. А еще он был лишен родительских прав. С такой статьей это было несложно.

Савва вскидывается:

– Отлично. Меньше мороки, – и замолкает, играя желваками на скулах. С удивлением наблюдаю за тем, как его руки сжимаются на столе в пудовые кулаки. – А Романа он…

– Нет! Нет, его он не трогал… Клянусь! – запальчиво отвечаю я.

– Откуда такая уверенность? Он совращал мальчиков в семинарии!

Вопрос вполне закономерный. У Саввы есть полное право сомневаться в моих словах. Ведь я обещала ему вырастить ребенка счастливым. И чуть было не нарушила это обещание, едва не проглядев своего малыша…

– С ним разговаривали психологи, делали всякие тесты. Так ты поэтому настолько… – не понимая, как охарактеризовать состояние Саввы, выпаливаю: – разволновался?

– Разволновался? – хмыкает. – Ну, ладно. Давай назовем это так.

А как еще назвать? Я ведь понятия не имею, что он чувствует по отношению к Ромке! По логике – ничего. Они даже незнакомы, но…

– Роман в порядке, – повторяю с уверенностью. – Можешь уезжать с чистой совестью. Правда.

Похлопываю Савву по руке, выражая благодарность за его неравнодушие к нашей с Ромкой собачей жизни, и начинаю выбираться из-за стола. Но не тут-то было. Савва перехватывает мою ладонь и, ни на шаг от себя не отпуская, заявляет:

– Я никуда не собираюсь уезжать. Без вас так точно.

Бухаюсь обратно на табуретку, опустив очи долу. Телом проходит волна обжигающей дрожи. Может, я не совсем нормальная женщина, но мне кажется, что подобного рода заявления – самая сексуальная штука на планете. И, уж конечно, эта уверенность только лишний раз доказывает мою слабость и абсолютную неспособность справляться с трудностями в одиночку и защитить себя, и… Как же много этих коварных и!

А мне ведь тридцать лет скоро. Быть настолько инфантильной в моем возрасте стыдно и безответственно.

– Без нас? Но… Мы же чужие люди, Савва. Нас связывал Анатолий, но…

– Связывал? Анатолий? – Савва брезгливо кривит губы. – Если что Анатолий и делал с нами, то лишь разъединял. Я все это время не мог смириться, что он…

– Ты так не думаешь, – лепечу.

– Черта с два! Не нужно было мне ему тебя отдавать.

Савва вскакивает. Пересекает тесную кухню и замирает у окна, протиснувшись между столом и стенкой. Его широченная спина раздувается под натиском жадных вдохов подобно кузнечным мехам. В носу колет. Мне хочется его коснуться… Утешить как-то, но все, что он говорит, не вкладывается в мою голову! А я такая недоверчивая в последнее время, что… так и не решившись к нему приблизиться, лишь безвольно замираю с занесенной к нему рукой.

– Меня у тебя никогда не было. – Отхожу в сторону.

– Каждый раз, когда я заглядывал в твои глаза, ты была моей. Каждый раз, когда я целовал тебя… И уж тем более, когда ты раздвигала передо мной ноги.

Он чудовищно прямолинеен. Но мне это даже… нравится? У бабочек в моем животе фальстарт. Они щекочут крылышками нутро, разгоняют по телу пустоцветную нежность… И я, конечно, могу все отрицать и дальше, но если говорить честно, Савва, конечно же, прав. Он при каждой нашей встрече присваивал меня себе так, что переставал быть чужим априори…

– Пойду, проверю Ромку.

Выхожу из кухни под барабанную дробь колотящегося в горле сердца. Ромка, кое-как накарябав уроки, уснул с телефоном в руках. Хорошо, что завтра в школу. Может, встанет пораньше, а не в последнюю минуту, как обычно. Ромка… Сынок. Сколько я всего пережила, прежде чем он родился! Провожу пальцами по его мягким волосам. Наклоняюсь ниже и замираю, уткнувшись носом в темную макушку. Теперь-то я понимаю, что Бог не давал нам детей с Анатолием из-за его грехов. Но тогда, семь лет назад, меня не покидала уверенность, что это я какая-то не такая. И чтобы стать «такой», я держала посты, молилась, и била поклоны… Я плакала и впадала в отчаяние. А потом каялась в нем на исповеди. Каждый раз… каждый раз! И так продолжалось три… нет – четыре года. Пока я случайно не узнала от свекрови, что Анатолий бесплоден.

Закрываю глаза и, как сейчас, вижу перед собой тот давний разговор.

– К-как? Почему же он ничего не сказал мне?

– А он ничего о своем бесплодии не знает. – Свекровь улыбается, будто в этом есть что-то веселое, и начинает оттирать от грязи брошенную в раковину картошку. У меня же земля уходит из-под ног. И кухня перед глазами пускается в пляс.

– Как такое возможно?

– А зачем ему сообщать? Ты же знаешь, как непросто с этими мужчинами? Еще не хватало, чтобы у него комплексы развились! Ты ведь этого не хочешь?