– Я и забыл, что здесь даже в декабре слякотно. То ли дело у нас. Красота. Поедем со мной, – говорит, будто вскользь, перестраиваясь в правый ряд. Я даже не уверена, что мне не послышалось. В конце концов, на светофоре шумно – машины сигналят, надрывается светофор, еще и дворники скребут по стеклу.

– Что? – мой голос больше походит на писк.

– Я тут даже ради вас не смогу остаться. Нечего мне здесь делать. А там работа, дом. Настоящий, в лесу…

Сглатываю.

– Ты очень… кхм… стремительный.

– Ну а чего теряться? – Савва улыбается. Смотрит на меня пристально. И коварно молчит, подчеркивая тем самым, что он предложил, но решать только мне. А я не хочу! Мне так хорошо, так мирно в кои-то веки. В окно молотит дождь, расползаются пятна фонарей, тихонько играет радио… А наши ладони лежат на коробке передач так близко, что мизинцы почти касаются, и это, наверное, самое острое, самое пробирающее переживание за всю мою жизнь. Мне еще ничего так сильно не хотелось, как… Савва чуть ведет кистью, наши пальцы переплетаются. О, да. Вот так. Так хотелось. Дрожу как осиновый лист.

– А куда мы вообще едем?

– К заказчику.

– И часто ты работаешь на дому?

– Не очень, но бывает и так. – Морщусь.

– Не похоже, что тебе это по душе.

– Мы не всегда делаем то, что нравится.

– Почему? – кажется, он искренне удивляется. И в этом весь Савва – сам себе на уме, свободный, ни к чему и ни к кому не привязанный. Вольный ветер.

– Потому что!

– Это не ответ. Зачем делать то, что не приносит тебе удовольствия?

– Конкретно в моем случае? Затем, что это приносит деньги.

– Давай я тебе дам денег, и мы поедем домой? – Савва хищно оскаливается.

– Ты меня хочешь купить? – не верю своим ушам. – Как шлюху?

– Нет, – он закатывает глаза, – я просто не хочу, чтобы ты занималась тем, что тебе не по душе. Вот и все.

Я висну. Вот умеет же он сказать так, чтобы до костей пробрало! Кто в последний раз вообще интересовался, чего хочу я?! Ну, кто? Нет таких. Вся моя жизнь была подчинена Анатолию! Что бы я ни делала, мне нужно было оглядываться то на его высокопреподобие, то на его родителей, то на его начальство и приход… Каждый раз считаться с мнением абсолютно чужих мне людей. Сверять с ними каждый свой поступок. Каждую мысль… Стремиться к благочестию. И я старалась, о, как я старалась! Еще немного, и замироточила бы в погоне за идеалом, отказывая себе во всем! Даже в самых невинных радостях вроде чашки кофе и куска грошового пирога. А Толик не то что ни в чем себе не отказывал, он потакал всем своим самым извращенным желаниям. Как я могла этого не понимать? Почему была такой слепой дурой?! Могла ли я сделать хоть что-то, чтобы это предотвратить? Закрываю глаза и делаю глубокий, судорожный вдох.

– Я уже пообещала. Так что нет никакого смысла это обсуждать. Сюда сверни. Вот здесь, похоже.

– Нехилый такой домина. Это ж кто тут живет? Олигарх какой?

– Прокурор. Вел дело Анатолия, – пыхчу я, вынимая мольберт из багажника.

– Сразу видно. Честный человек, – усмехается Савва.

– Т-ш-ш! Ты совсем, что ли? Тише!

– Это он тебе будет позировать? В погонах со звездами?

– Нет. Его жена. Ну, все. Поезжай.

– Когда за тобой вернуться?

– Шутишь? Опять через весь город тащиться?

– Когда?

То, что спорить бесполезно, понимаю по глазам. Я это упрямство в глазах Ромки с рождения вижу и очень хорошо понимаю, что оно означает.

– К одиннадцати тридцати, – вздыхаю, крепче перехватываю свое барахло и, пригнувшись, бреду к высоким воротам. Дверь открывается, прохожу вглубь двора. Моим глазам открывается помпезный особняк. Яркий пример того, что никакие деньги не могут компенсировать людям отсутствие вкуса. Поднимаюсь по ступенькам, стучусь. Любоваться в саду абсолютно нечем. Тем более в такую погоду.

– Ника! А я вас уже заждался.

Руки у меня заняты, на часы не посмотришь. Да только я и без всяких часов уверена, что приехала вовремя. Вот почему мне кажется довольно странным замечание Шувакова. Собственно, как и его присутствие. Рабочий день вроде, а он дома.

– Да вы проходите, проходите! Чай, кофе? Чего покрепче?

Оставляю у стены сумку и мольберт. Стягиваю сапоги. Я, конечно, не большой спец, но, по моему скромному мнению, встречать кого бы то ни было в халате не комильфо.

– Если вы не возражаете, я бы хотела сразу перейти к делу.

– Вот как? – Шуваков улыбается, но улыбка не касается его глаз. У меня по спине пробегается холодок. Я невольно оборачиваюсь к двери, перед тем как поинтересоваться:

– Ваша жена уже готова? К сожалению, не помню имени-отчества.

– Это ничего. Оно вам не понадобится.

– То есть как это?

– У нее возникли кое-какие срочные дела.

Да что ж такое-то? Неужели нельзя было позвонить и отменить нашу встречу? Впрочем, чему я удивляюсь? Такие люди свято верят, что мир вращается исключительно вокруг них. Что ей мои проблемы?

– Очень жаль. Пусть свяжется со мной, когда ей будет удобно. И мы назначим новую встречу. – Я шарю взглядом по комнате в поисках куртки, которую Шуваков успел куда-то убрать.

– Да брось ты свое барахло. Пойдем, выпьем, закусим.

– Извините, Юрий Алексеевич. Я не пью. Тем более с утра. К тому же у меня полно работы и…

– Какой работы? Ну, какой работы, девочка?

– Той самой. За которую деньги платят.

Я передергиваю плечами. Поиски куртки мне уже не кажутся такой хорошей идеей. Наклоняюсь за сапогами, которые буквально минуту назад стащила. Без куртки можно выскочить, но вот босой…

– Так и я платить не отказываюсь. Ты чего? Пойдем!

Лишь когда на моей руке клешнями смыкаются прокурорские пальцы, я вроде бы понимаю, как влипла. Вроде бы, потому как еще остается призрачный шанс, что это мне просто чудится.

– Отпустите меня немедленно! Что вы делаете?!

– О, да. Вот так! Мне нравится игра в недотрогу. Еще у меня в кабинете понравилась. Ты такая невинная. Такая правильная… Так и хочется тебя испортить.

– Вы спятили?! Или это такая шутка?

– Ну, какие шутки, Никуша?

И то так! Какие уж тут шутки, когда он мою ладонь к своему вздыбленному члену притянул и держит. На горле будто удавка…

– Отпустите. Немедленно. Я буду кричать.

– Кричи. Такие игры мне тоже нравятся. А тебе… – Шуваков обхватывает мои бедра и, больно впившись в них мясистыми пальцами, притягивает к себе. – Какие? Можешь меня нарисовать, если хочешь, – ухо обжигает жаркое дыхание, и следом он больно меня кусает. Происходящее настолько нереалистично, что на какой-то миг я впадаю в ступор. Ну, нет… Ну, не может быть. Он же прокурор!