– Как сегодня? – спросила Таня подругу.

– Двести десять процентов.

– Как у тебя получается! – каждый раз, как первый, удивлялась и радовалась Сегаль успехам подруги.

– А я все бьюсь над одной нормой.

Тамара по-дружески обняла расстроившуюся было подругу.

– Танюша, дай я выбью номер на винтовке, – неожиданно попросила она, – можно?

– Наверное, можно, – немного подумав, ответила та.

Девушки подошли к верстаку в самом конце цеха, возле которого на тележке были сложены практически готовые винтовки.

Сверив номер с рабочим журналом, Таня сказала подруге номера очередных ружей. Взяв в руки молоток, Тамара как-то сразу преобразилась. Память о любимых людях незримым рычажком завела внутренний счет, ритму которого так радовалась Тамара эти последние месяцы. Умелым движением она с силой ударила по краю клейма. В голове прозвучало знакомое – «За отца», «За братьев». Взяла другое – «За отца», следующее «За братьев».

МК 4451

МК 4452

МК 4453

Получившие свои новые имена винтовки были бережно уложены в сторону от своих еще безымянных подруг.

– Спасибо! – расцвела в улыбке впервые за последнее время Тамара, передавая инструмент подруге.

* * *

Старший сержант Михаил Пименов в первых числах января 1943 года прибыл на Ленинградский фронт после излечения в госпитале, где провел последние полтора месяца. Ему повезло, вернулся в свой полк и свою роту. Это везение можно было объяснить только одним: его не увозили за пределы кольца блокады Ленинграда, что уже полтора года тугой петлей стягивало подступы к городу. Не было возможности, а скорее всего, и необходимости.

Осколок вражеского снаряда, зацепив бедро левой ноги, по счастливой случайности не повредил кость. Потерял Михаил немного крови, потому что ребята из его взвода быстро доставили раненого в полковой лазарет, а оттуда – во фронтовой госпиталь. В общем, обычная фронтовая удача.

Но то, что ему пришлось увидеть в Ленинграде, навсегда поразило его. К смерти на фронте он как-то привык: воевал уже не первый месяц. Там, на передке, она была обычным и, как бы это страшно ни звучало, – привычным явлением. Ему приходилось стиснув зубы хоронить своих товарищей, тех, с кем стоял на передних рубежах обороны Ленинграда с ноября 1941 года.

Не раз она чудом обходила его разрывом случайного снаряда, вырывая жизни бойцов нового пополнения, молодых, совсем еще юных парней, которых впервые услышанные на передовой разрывы заставляли совершать роковые ошибки. Ко всему этому он привык, понимая своим крестьянским умом, что это – война, а она подлая может только калечить или убивать людей. Но здесь, в городе…

Пименов давно не бывал в Ленинграде, сражаясь со своим полком на самом левом фасе Ленинградского фронта. А если и был пару раз, то эти короткие наезды в город проходили ночью. Он знал, как тяжело город пережил первую блокадную зиму. На себе бойцы чувствовали, как снижаются запасы продовольствия, как беднеет их рацион. О голоде не было принято говорить, об этом не писала фронтовая газета и дивизионная «многотиражка». Однако солдаты «тихонько» между собой переговаривались: «в городе много людей умерло от голода, город голодает».

В госпитале он смог сам в этом убедиться. Медсестры и врачи были предельно худы. Многие с трудом справлялись со своей работой, еле передвигая ноги. Серые землистые лица, впалые скулы, замедленные движения выдавали людей, которые испытывали многомесячное недоедание. Ко всему этому добавлялись частые обстрелы и авиаудары.

Но самым незабываемым событием всех семи недель, проведенных в госпитале, стало выступление подростков одного из ленинградских интернатов. Дети выступали за пару дней перед новым 1943 годом.

Они зашли в палату под вечер, тихо и плотно закрыв за собой входную дверь. Три девочки, два мальчика и сопровождающая их медсестра. Такая же, как у всех ленинградцев, печать голода на лице. Застиранная одежда с «чужого плеча».

Дети без аккомпанемента спели две или три песни. Кто смог из бойцов, поддержали молодых артистов жидкими аплодисментами. За песней лица ребят немного порозовели. Строгие и собранные взгляды молодых артистов выдавали людей, изведавших на своем коротком веку военного «лиха». Раненые бойцы внимательно слушали ребят, кто – лежа, кто, как Михаил, – привстав на локте.

После песни вперед выступила самая маленькая девчушка. Она читала стихи, видимо, собственного сочинения. Девочке было лет десять-двенадцать, хотя голод и пережитые испытания стирали оставшиеся в мирном времени привычные признаки взросления. Она поставленным голосом опытного уже чтеца произносила слова о войне, мужестве, геройстве и победе. В кульминационный момент чтения, видимо, забывшись на мгновение, эта юная поэтесса взмахнула перед бойцами обрубками своих рук, которые все это время были у нее за спиной. Ее глаза, глаза человека, повзрослевшего за одну зиму на несколько лет, светились огнем веры, стойкости и какой-то внутренней силы.

Бойцы во все глаза смотрели на нее – ребенка, обезображенного войной. У некоторых мужчин медленно текли слезы по небритым щекам. Михаил, не отрывая взгляда, смотрел на ее ручки. Кисти правой руки не было полностью, а на левой руке были отрублены все пальцы, кроме большого. В полной тишине она закончила чтение. Без поклонов, лишних слов и движений дети вышли из палаты. Раненые без единого слова медленно легли на свои места.

Пименов как будто замер в одном положении. Разум, осознавая увиденное, рождал только одно: «На фронт, на передний край! Штыками, зубами рвать фашистскую нечисть. Бить, взрывать, уничтожать. Мстить». Почти без слов солдаты провели в палате остатки этого вечера. Через несколько дней скромно, по-фронтовому встретив Новый год, Михаил засобирался на фронт.

Ручки этой мужественной девочки стояли перед глазами Михаила все эти дни. Он видел их, когда стоял перед офицерами-медиками военно-врачебной комиссии и когда прощался со своими товарищами по палате. Чувство, пронзившее Михаила, только окрепло за несколько дней, прошедших с момента памятного концерта. «М-стить, м-стить, м-стить!» – какой-то новый ритм все эти дни отбивало сердце солдата.

Он прибыл в полк незадолго до крупных событий. По всему было видно, что идет подготовка к наступлению. За время его вынужденного отсутствия в роты прибыло очередное пополнение, в новеньких полушубках, с новым оружием.

Вместо своей старой винтовки, с которой он провоевал больше года, Пименову вручили новую самозарядную винтовку Токарева. Раньше он уже держал в руках это оружие, но предпочитал ей свою неприхотливую «трехлинейку». Видя, как старательно молодые солдаты его отделения изучают личное оружие, Пименов решил тоже не отставать.

– Ну, что, Миша, теперь с «Токаревым» будем воевать? – спросил его ефрейтор Сергей Семенов, друг и товарищ, с которым Пименов был неразлучен уже многие месяцы.

– Все равно, чем их бить, – буркнул в ответ Пименов.