– Идемте, Александр Павлович, – поднялся Филиппов.

В кабинете им предстала весьма колоритная картина. Пожилой пристав, раскрыв от изумления рот, молча смотрел на бьющегося в истерике арестанта, а тот, разодрав ворот рубахи, рвал на себе волосы и истошным хриплым шепотом повторял: «Надя!.. Надя!..» Филиппов быстро подошел к молодому человеку и отвесил тому звонкую оплеуху, а Свиридов протянул ему стакан воды, только что налитой из стоящего на казенном столе графина. Мазуров, держась за ушибленную щеку, молча взял стакан, осушил его большими глотками и изумленно уставился на вошедших.

– Господин Мазуров. Мы глубоко и искренне разделяем ваше горе. Но давайте вы сделаете над собой усилие и поможете нам прояснить это загадочное дело, – медленно, монотонно и почти по слогам произнес Владимир Гаврилович, глядя прямо в глаза молодому человеку и усаживая его за плечи на стул. – Я начальник столичной сыскной полиции, Филиппов Владимир Гаврилович. Это мой помощник, Александр Павлович Свиридов. А вы у нас?..

– М-мазуров… Алексей Дмитриевич… Студент… Как? Как это случилось?! Мне сейчас сказали, что Надю убили! И что это сделал я!.. Убили… Н-Надю… – опять начал всхлипывать Мазуров.

Свиридов подал ему еще воды, тот снова выпил, стуча зубами по стеклу.

– Я так понимаю, пристав Корнеев только начал обрисовывать вам суть произошедшего. Позвольте продолжу я. – Филиппов посмотрел в сторону стола, пристав согласно кивнул в ответ. – Итак. Вчера в доме 24 на Литейном около четырех часов ночи – ну или утра, если будет угодно, – прозвучал выстрел. Дворник, обеспокоившись, вызвал полицию. В 17-й квартире была найдена девушка, увы, мертвая, и вы, вполне себе живой, но в состоянии, абсолютно не пригодном для ведения беседы. Вас доставили в участок, где мы с вами сейчас и разговариваем. У нас есть свидетель, который опознал и вас, и вашу сестру. И нам очень интересно услышать, как развивались события, приведшие в конце концов к столь печальному итогу.

– На Литейном? Это же… Господи, я ничего не помню!.. Надя! Она правда мертва? Я хочу ее видеть!

– Обязательно. Но чуть позже. Скажите, у вас есть оружие?

– Оружие? Какое оружие?

– Огнестрельное. Револьвер, допустим. Или пистолет? Браунинг, к примеру…

– Браунинг? Почему именно браунинг?

– Ну… Популярные пистолеты, у многих есть…

– Нет, нету у меня ничего. Ружье тульское у отца есть, но я не охотник. Господи, родители не перенесут…

– Простите, Алексей Дмитриевич, сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

– И вы все еще учитесь?

– Я на выпускном курсе. Мы небогаты, потому мне пришлось дважды брать отпуск.

– Вы спросили про Литейный так, будто вам знаком этот адрес. Кто живет в этой квартире? – спросил Свиридов.

– Понятия не имею. Дайте еще воды.

Александр Павлович не стал дожидаться, пока опрашиваемый допьет до конца, и выпалил скороговоркой:

– Там ведь живет ваш приятель Сергей Зимин?

Брызги разлетелись во все стороны.

– Откуда?.. Где он? Это он ее, да? Да нет, Сергей не мог! Он хоть и негодяй, но не подлец. Он же любил ее. Но у него есть пистолет! Вы его схватили? Что он говорит?

– Увы, Алексей Дмитриевич, хоть господин Зимин и у нас, но он ничего не говорит и уже точно ничего не расскажет. – Филиппов поднял откатившийся к столу стакан.

– П-почему? Дайте мне с ним… Я такого про него расскажу!..

– И повторюсь: увы, Сергей… как его по батюшке?

– Сергеевич…

– Так вот, Сергей Сергеевич Зимин крайне неразговорчив по причине того, что он мертв.

* * *

В третий раз за день идти в покойницкую Филиппов отказался и отправил туда с конвойным и Мазуровым помощника. Сам же занялся расшифровкой извлеченных из пиджака Зимина бумаг. При более внимательном рассмотрении выяснилось, что не все листы были написаны одним человеком, о руку которого они сперва споткнулись. Имелись и вполне читаемые экземпляры. Владимир Гаврилович начал с того, что разделил стопку по разборчивости почерков. Тут же стало ясно, что почти все труднопонимаемые тексты принадлежат перу одного и того же человека, а остальные исписаны разными людьми. После прочтения последних бумаг выяснилось, что текст во всех совпадает, различаясь лишь в первом предложении. Это были письменные клятвы, причем относительно свежие – самое древнее было датировано 24 июня 1911 года.

«Я, Сухомлин Виктор Сергеевич, клянусь отдать себя всего делу революции, не жалеть ни сил, ни самой жизни, служа интересам России и партии и требуя того же от своих товарищей. Отрекаюсь отныне от всяких семейных уз, дабы ничего не мешало моей революционной борьбе. Обещаю быть безжалостным к врагам народа и беспрекословно подчиняться приказам партии».

Название партии нигде не указывалось, а в делах политического сыска Владимир Гаврилович профессионалом не являлся, потому вот так с ходу по тексту определить принадлежность к какому-либо из многочисленных революционных движений современной России не мог. Он отложил эти расписки, снова закурил и в задумчивости взял в руки бумажник. Достал фотографию Надежды Мазуровой, долго вглядывался в красивое лицо, потом перевернул карточку и еще раз прочитал послание. Теперь, после всех установленных фактов, в нем легко можно было усмотреть не только личный, интимный характер, но и призыв к какому-то определенному деянию в отношении конкретной персоны. Камень, который все-таки требовалось убрать с дороги… Увы, покушения на людей государственных в последнее время стали прямо какой-то черной революционной модой. Похоже, к делу нужно будет привлекать Охранное отделение, а то и вовсе придется передать его жандармским. Мысль эта Филиппову не понравилась, он рассеянно постучал о сукно стола бумажником, а после швырнул его в дверь. Мгновение спустя та приоткрылась, и в щель опасливо просунулась голова Свиридова.

– Ох, Александр Павлович, голубчик, бога ради, извините, что-то я распсиховался, как курсистка, – поднялся из-за стола Филиппов. – Входите, входите, рассказывайте, что там?

Свиридов сел напротив и положил на стол тонкую папку.

– Ну с Мазуровым все предсказуемо – увидел сестру, опять забился в истерике. Я попросил доктора дать ему что-нибудь успокоительное и отправил в камеру. А вот дальше все очень интересно. Павел Евгеньевич подготовил отчет, – Свиридов кивнул на папку, – и вы оказались правы: кровь на ботинках не Зимина.

– Ох, надо было попросить сравнить ее с кровью убитой Мазуровой.

– А он так и сделал. Черт знает, что его дернуло, говорит, явилось озарение, как под руку кто толкнул. Это ее кровь на обуви.

– Значит, Зимин точно был на Литейном. Вот только вопрос: в момент убийства или после?

– Осмелюсь предположить, что он не просто был там во время выстрела, но и сам стрелял. У Зимина – в отчете доктора этот факт отражен – на правой кисти