Виктория начинает говорить, как только я приближаюсь к столу.

– Я звонила тебе на неделе. Ты что, не видела мои сообщения?

Я откашливаюсь в ответ и начинаю нервничать. Как непослушный ребенок в ожидании заслуженного наказания. Дочь требовательно смотрит на меня, пока я расстегиваю пальто, пожалев, что надела его сегодня. Это перебор – красный цвет восклицательным знаком выделяет то, о чем я рассказывать не собираюсь.

– Сейчас, только разденусь.

Иду назад к входной двери. Правой здоровой рукой дотягиваюсь до вешалки и, повернувшись спиной к столику, закрываю на мгновение глаза и делаю глубокий вдох. Это ради нее, уговариваю я себя. Ради самой Виктории не буду ничего ей рассказывать. Только о разводе. Я держалась, стиснув зубы, тридцать лет, чтобы ничего кардинально не менять, не ставить под угрозу ее потребность в контроле над ситуацией. Сохраняла для нее стабильную базу, чтобы дочь смогла расправить крылья, которые я сама расправить так и не смогла.

Но больше я держаться уже не могу.

У столика стоит официант, я заказываю бокал вина. Виктория свой уже наполовину осушила, но от добавки отказывается и просит принести газированную воду.

Мгновение мы сидим молча. Я не знаю, с чего начать. Она успевает меня опередить.

– Судя по твоему сообщению, ты хотела что-то обсудить со мной.

Я медлю и подыскиваю одну из заранее заготовленных фраз.

– Да. У меня грустные новости. – На лице дочери я успеваю прочитать много эмоций, прежде чем набираюсь мужества продолжить. – Понимаю, что это может тебя огорчить, но я рассталась с Кристером. На развод подавать не буду, а жить собираюсь отдельно.

Виктория открывает рот и молча смотрит на меня. В это мгновение я начинаю слышать звуки вокруг и отдыхаю, переключая внимание на несущественное.

– У тебя появился другой? – произносит она наконец.

– Да нет, что ты. – Ее вопрос звучит так абсурдно, что вызывает у меня улыбку. – И где же мне встретить другого? В автобусе по пути с работы домой, что ли? А где еще?

– Ну мне-то откуда знать? – она пожимает плечами и выдерживает секундную паузу. – Может, на работе.

Я предпочитаю промолчать. Как мало ей известно о моей жизни. Разговоров о работе лучше избежать – не хочу рассказывать, что уволилась. Будет трудно объяснить, не раскрыв всей правды.

– А что Кристер? Ты сказала ему? – сдержанно спрашивает Виктория. Выражение ее лица меняется при упоминании отца.

– Конечно, сказала.

– И что он думает по этому поводу?

Я пожимаю плечами:

– Честно говоря, не знаю.

Я на самом деле не знаю. Может быть, когда я паковала свою одежду, он был в состоянии шока, потому что ничего не сказал. Просто стоял, скрестив руки на груди, и как-то снисходительно улыбался, будто думал, что скоро я опять начну развешивать вещи по местам. Лишнее доказательство того, насколько плохо он меня знает. За тридцать лет я ни разу не угрожала ему уходом. Ни единого раза.

Использовать такие фразы было его прерогативой.

– Тебе лучше обсудить это с отцом. Теперь вы должны выстраивать свои отношения самостоятельно, без моего посредничества.

Я действительно выступала в качестве посредника между ними. Они уже много лет не разговаривали друг с другом без крайней необходимости. Иногда я созваниваюсь с дочерью, потом пересказываю наши разговоры Кристеру, и, хотя я вижу, что ему интересно, он почти не задает вопросов. В те редкие случаи, когда Виктория навещает нас, дочь с отцом держатся в рамках вежливости.

– Посредничество? – фыркает дочь. – Вот, значит, как ты это называешь.

Я чувствую, как напрягаюсь всем телом. В ее манере поведения появилось что-то новое, чего я раньше не замечала. От этого уверенность покидает меня еще быстрее.

– Да, ведь можно сказать, что я была вашим посредником, разве не так?

– Я бы скорее назвала тебя адвокатом.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Отец может вести себя как угодно, но это не имеет ровным счетом никакого значения, ты всегда принимаешь его сторону и находишь ему оправдания, которые он сам бы не сформулировал, даже воспользовавшись словарем.

Меня пугает эмоциональное возбуждение, сквозящее в ее голосе. Проявления злости всегда вызывали у меня испуг. С понедельника я выработала иммунитет, но против гнева Виктории он, очевидно, оказался бессилен.

– Я ведь не защищаю Кристера, или ты правда так считаешь?

– Конечно, защищаешь.

– Ну ты же знаешь его, ему всегда было трудно признавать свои ошибки, он делает, что может.

Я ловлю себя на мысли, что говорю умоляющим голосом. Виктория с безразличием наблюдает, как я блуждаю, пытаясь выбраться из собственной ловушки. Насколько же глубоко сидит во мне эта привычка. Даже сейчас, когда я перестала отрицать очевидное, потому что сама жизнь заставила меня посмотреть правде в глаза.

Я и Кристер.

Тридцать лет.

Внезапно со всей ясностью осознаю, что тот, кто всегда демонстрирует свое недовольство, обладает отвратительной властью.

Официант возвращается с водой и вином. Сердце тяжело бьется, пока я наблюдаю, как он накрывает на стол, и вспоминаю все ссоры Виктории с отцом. Все попытки дочери высвободиться из-под его влияния – в то время ни один семейный обед не обходился без их споров. Ее горячему энтузиазму Кристер противопоставлял унизительные замечания. Здесь твои знания, конечно, хромают. В следующий раз почитай побольше и постарайся понять контекст, прежде чем формировать свое мнение. Эта его неуемная потребность в самоутверждении. Он реализовывал ее даже за счет собственной дочери, когда та стала достаточно взрослой, чтобы оказывать ему сопротивление.

И тут еще я в качестве зрителя, с огнетушителем наготове.

Некоторое время мы сидим молча. Виктория теребит салфетку. Отводит взгляд.

– Я не понимаю, почему ты так долго терпела, почему давно не развелась?

Слова дочери ошеломляют меня. В следующую секунду, к своему изумлению, я начинаю злиться. Виктории всего тридцать и, насколько я знаю, живет она одна. И еще берет на себя смелость упрекать меня. Как мало ей известно о всех подводных течениях жизни в браке, о всех незначительных с виду переменах, которые заметны лишь на расстоянии, о покорности, возникающей, когда так многое угасло, что душе остается только блуждать в потемках, не находя выхода.

Дочь не знает, чем я пожертвовала ради нее.

Внезапно меня охватывает непривычная усталость. В моем новом пристанище легко было сосредоточиться на главном. Лента времени сложилась в чуть заметную складку, и я спряталась в ней, в недосягаемости для прошлого и будущего. А Виктория своими словами расправляет ленту и заставляет меня покинуть тайное убежище.