с деепричастием стоя.

В тексте Владимира Гандельсмана адъективность формы промозгл поддерживается употребительным полным прилагательным промозглый, а от глагола промозгнуть в норме образуются малоупотребительные формы промозг и промозгнул. Суффикс бывшего перфективного причастия -л после согласных, например в таких словах, как мог, промок, пёк, свойствен древнерусскому языку (моглъ, промоклъ, пеклъ).

Поскольку глаголы прошедшего времени могут довольно легко становиться прилагательными, а прилагательные существительными, возможна и непосредственная субстантивация глаголов, как, например, у Сергея Петрова, Иосифа Бродского, Александра Левина[42]:

Не я, не ты, не он, а просто было,

как вдоль судьбы шагающее быдло.

Хоть бы брылы развесившее рыло!

Нет, просто было, и оно обрыдло.

Давно уже ушли до ветру жданки,

все данные собрали да и в печь!

И Было вонькое хоронят по гражданке,

И Былу не дадут подонки в землю лечь.

   И поют подонки,

   голосочки тонки,

   Семки, Тоньки, Фомки,

   милые потомки:

   Ходи изба, ходи печь!

   Былу нету места лечь.

   (А следовательно, требуется сжечь,

   и вместе с рукописями!)

В гробу везут чудовищное Было,

помнившееся над единым и одним.

И чья-то речь стучит-бубнит над ним,

как будто сей звонарь колотит в било.

Сергей Петров. «Надгробное самословие. Фуга» [43] ;

«И он ему сказал»

<…>

«Один сказал другой сказал струит»

<…>

«И он сказал». «Но раз сказал – предмет,

то так же относиться должно к он’у».

<…>

«Где? В он-ему-сказал’е или в он’е».

<…>

«Лишь в промежутках он-ему-сказал’а».

<…>

сказал’ом, наподобие инцеста».

<…>

И Он Сказал носился между туч

<…>

«О как из существительных глаголет!»

Иосиф Бродский «Горбунов и Горчаков» [44] ;

Больше жизни и ярче брызни

полюбил твоих серых глаз

утолил твоих тёплых уст

утонул лебединого тела

щекотал непослушных ресниц

пробежал незаметных часов

шелестел заоконной листвы

тише мыши и выше крыши

улетел моей головы

Александр Левин. «Больше жизни и ярче брызни…» [45].

В следующем тексте слово было может быть понято и как глагол, и как краткое прилагательное, и как существительное:

человеческое тело

не расходится как мыло

в напомаженной воде

оно никогда не бывает было

оно всегда сейчас и где

Мария Степанова. «человеческое тело…» / «Война зверей и животных» [46].

А в тексте Николая Голя слово были как существительное и как глагол вполне могут меняться местами в восприятии читателя:

Высокое искусство романтизма

не жаловало низменных примет.

Какие были, черт возьми их, были!

Какой вскипал и разгорался пыл!

…Все знают – обокрали и побили.

Романтик говорит, что – прокутил.

Николай Голь. «Романтизм» [47].

Синкретичное имя как результат обратного словообразования

Многие поэты извлекают синкретическое имя или непосредственно существительное из совокупности современного прилагательного и древнего имени, застывшего в идиомах, наречиях, безличных предикативах. В стихах появляются разные падежные формы существительных пусто (← попусту), поздно (← допоздна), светло и светла (← засветло), темно (← затемно), давно (← издавна), сухо (← досуха, насухо, посуху) и т. п.:

Всё – блажь ночей, причуда их, загадка.

До слабого рассветного поздна

творится, при мерцании огарка,

печальное признание письма.

Белла Ахмадулина. «Глубокий обморок» [48] ;

подарю тебе солнце и звезды

и старый сундук

где хранится прекрасное поздно

и золотое вдруг

Давид Паташинский. «мое дорогое» [49] ;

Заветный дом – светло замрожено

От крыши тень – крылом. Стучу в светло

перепелом – там ждут меня давно —

Ноэтоневозметоневозмо!..................

На дверь и стены зырит как в трюмо —

и там – я сам – портрет и натюрмо

Генрих Сапгир. «Бутырская тюрьма в мороз» / «Генрих Буфарёв. Терцихи» [50] ;

Бумага стерпит и не то. Позор забудется под утро.

Заснет, согнувшись у стола, печальный кукольник забав.

Сложилось в землю шапито. Луна, забытая, как кукла,

плеснет хрустального светла, дорогу солнцу угадав.

Давид Паташинский. «Бумага стерпит, люди – нет. Еды осталось на неделю…» [51] ;

Лишь ты вздохнешь украдкой

С чужого высока

В ответ на чуждый стон.

Сергей Вольф. «Остаточная грусть…» [52].

В подобных, достаточно многочисленных случаях обратного словообразования (редеривации) невозможно и не нужно искать единственную мотивирующую основу неологизма, воспроизводящего древнее синкретичное имя. Авторское преобразование формы не просто происходит на фоне всей парадигмы, хотя бы и дефектной, но и восполняет эту парадигму. Поэты частично достраивают разрушенные парадигмы, осколки которых сохранились только в наречиях:

– Нельзя разрушать искусство,

душе пустотой грозя!

– Тогда покажите пусто

и дайте мне что нельзя!

Михаил Яснов. «Памяти Олега Григорьева» [53] ;

Сад стоит ногами на кровати – веки стиснув, руки – на перильца,

Одеялко на потлевшей вате в тесную решетку утекло.

Никуда не дернуться дитяте обмершего града-погорельца,

Никому не отольется в злате вечное повапленное тло.

Олег Юрьев. «Песня» [54] ;

Костер сгорел дотла, и тло

хранило ровное тепло.

Сквозь тонкий куполок тепла

роса осенняя текла.

Михаил Дидусенко. «Костер сгорел дотла, и тло…» [55] ;

всё из каменного пара, всё из ртутного стекла…

нерушимое упало, пылью музыка всплыла, вся

из дышащего тела, из эфирных кристаллид – вся

свернулась и истлела, только музыка стоит, вся

из тучного металла, вся

из выпуклого тла…

…содрогнулась и упала, только музыка: ла ла

Олег Юрьев. «всё из каменного пара, всё из ртутного стекла…» [56] ;

Синеет тьма над городом моим,

спокоен вечер, небо звездно,

ушел домой усталый элоим

настало поздно.

Давид Паташинский. «Вели меня поднять над мостовой…» [57] ;

Из губы прокушенной сочится

розоватым мартовским светлом

алый рыбий глаз растенья-птицы,

вдвое увеличенный стеклом

Валентин Бобрецов. «Белый голубь свежести не первой…» [58] ;

На высоком моральном холме