каменный лежит

Стоячий воздух все стоит

Дмитрий Александрович Пригов. «Звериный зверь идет, бежит…» [73] ;

Уходит на запад кудаблин-тудаблин,

спокоен, взволнован, упрям и расслаблен.

<…>

Он слёзы глотает, он бодро смеётся,

как птицая птица, душа его мнётся

Александр Левин. «Уходит на запад кудаблин-тудаблин…» [74] ;

Вот Вам. Вы одни. Вы куклая. Вы просыпаетесь сквозь сито. Я Вас собираюсь есть. Я хлеб.

Ян Невструев. «Море лежало широко…» [75] ;

Чудесно – в гроб меня улечь!

Твоя мечта, о том и речь,

должна цвести, ронять кирпич,

когда иду я челку стричь.

Ax, ты мой зайчик, друг поэтый,

сто лет живи с мечтою этой,

не мрачен будь и не болей, —

с такой мечтою жить светлей,

налей мне кофе с мышьяком,

с мечтой о чем-нибудь таком…

Юнна Мориц. «Серенада» [76] ;

Он падлой женщиной рожден

в чертоге уксуса и брома.

Имелась в тюфяке солома.

Имелся семикратный слон.

Александр Левин. «Новая история» [77] ;

Ужасна месть слепой природы

Какой-то осьминогий спрут

Уже разводит огороды

Там где сверкал зубов редут

Анри Волохонский. «Эгей» [78] ;

Увозил бы в лес бианок,

беатричей самых разных,

и катал бы их, гондолых,

распевая кватроченту

Андрей Воркунов. «Увозил бы в лес бианок…» [79] ;

Куколка ты моя, куколь, чучелко, человечико,

неприличико, величинка, толикое околичие,

буква «зю» моя, зюзелица, символичико,

недотыкомка-жуколица, ногомногое многотычие,

стой на слове своем, многоярустно наступай

на горлó буты́лое, бóтлое собственно песне,

на язык-миногу. Светлый сказочный расстебай

испечешь и язык проглотишь. Хоть тресни,

насухую стой на слове своем, пускай свое место знает,

пусть хоть сдохнет, но помнит, кто в доме его хозяин.

Владимир Строчков. «Куколка ты моя, куколь, чучелко, человечико…» [80] ;

о, глаз, разглазься до очей

лицо – вломись в себя до лика

прорвись до дьявола, о бог

себя листая до

до крика черт обезкаликих

калеких черт

Владимир Климов. «О, глаз, разглазься до очей…» [81] ;

Удобряй свой мартиролог, мальчик:

пусть растет развесистым и клюквым,

чтобы, знаешь, эдак сесть в тенёчке

среди тех, кто сраму не имеет,

чтобы эдак ягодкою кислой

закусить того, кем закусилось

пополам с каким-то серым хреном

под холодным небом Вустерлица.

Линор Горалик. «Удобряй свой мартиролог, мальчик…» [82] ;

Часторастущий, тыщий, трущий глаз

прохожему осенний лес, —

вот клёкот на его сквозной каркас

летит с небес,

вот некий профиль в нём полудивясь

полуисчез.

Владимир Гандельсман. «В полях инстинкта, искренних, как щит…» [83] ;

Все кошки кошие, все кошки хорошие,

а это мёртвая кошка, эта вот кошка мёртвая,

она говорит спасибо, лежит красиво.

Екатерина Боярских. «Мёртвая кошка» [84] ;

 Жираф-гумилефф из Африки заглянет в лицо лазурное,

 в ночные зрачки подвижные, в двоящийся трепет век,

 и скажет «привет» приветливо, с во рту полуголой веткою,

 пятнистый, как все жирафые, улыбчивый человек.

Надя Делаланд. «Взлохмаченную и сонную, прошедшую мимо зеркала…» [85] ;

Это ряское рябое,

почти болотца,

стало мне дорогое

воды лицо.

Ирина Машинская. «Заводь» [86] ;

Когда мы были как привив…

Мы были как прививки оспы

И кожиц наших некрасив

пейзаж шероховат и рыхл

как апельсин в презерватив

свалилось солнце в мглую осень.

Испуг погас, застыв как гипс.

Мы стали то ли писком, то ли

терпеньем. Неминуем смысл.

Алина Витухновская. «Скрипит костями черный город…» [87].

В игровом тексте Ольги Арефьевой прилагательные из существительных получаются при обмене слов слогами:

Собачка колбасатая,

Вернее, полосатая,

А с ней пятниска кисая

(ну вот – наоборот!)

Обедали мясисками,

Вернее, колбасисками,

И невозможно высказать,

Как было вкусно им!

Кормил их дедый седушка

(опять я что-то путаю!),

Зелёнка травенелася,

И пахло чесноком.

На лизыке растаяли

Куски собачьей радости…

Но тут мясиски кончились —

И сказочке конец!

Ольга Арефьева. «Сказка про мясиски» [88].

Окончание прилагательного добавляется даже к неопределенному местоимению нечто, к архаическому союзному слову иже:

Вечером нечего,

Речка нейдёт в ведро.

Вечево во облацех,

нечтое вечеро.

Олег Вулф. «Путник» [89] ;

Не белые и не рыжие,

в крепких ладошках, ижие,

сжимающие апачики

так, что белеют пальчики.

апачики раздающие,

бьющие, хоть не бьющие,

коляны, колоны, клоуны,

на досочках намалеваны,

линялые распальцовщики,

несбывшиеся дрессировщики.

Игорь Булатовский. «Афиша» [90].

Следующий пример буквально воспроизводит механизм образования полного прилагательного (причастия), хотя окончание -я здесь не артиклевого происхождения, как в древности, а сначала является результатом ритмического акцентирования слова, а затем то же звучание дублируется личным местоимением:

Карамелизированный мир!

Тайные конфеты-карамели.

Мой пресладкий-сладкий-сладкий пир

В радостной конфетной карусели!

Карамелизированна-я – Я! —

Сладкая-пресладкая конфета —

Я – в обёртке – золотиста-я – Я,

Как в лучах полуденного света!

И возможно, я – уже не я…

Исчезаю с карамельным стоном…

Там, в Конфетной вазе Бытия,

Я откликнусь карамельным звоном!

Людмила Осокина. «Карамелизированный мир…» [91].

Авторские формы сравнительной и превосходной степени, образованные от разных частей речи

Именной синкретизм проявляется и в том, что сравнительная степень образуется от существительных. А. А. Потебня приводил примеры образования компаративов непосредственно от существительных: бережее (от берег), скотее