— Мистер Троубридж! — задыхаясь, проговорил доктор. — Помогите мне! Ему не удалось убить меня заступом, но он очень сильный… он…

Остальные стояли, словно пораженные громом. В чем дело? Но когда противник доктора резким движением освободил свои длинные руки и вцепился ими в его жирную шею, англичане пришли в себя. Им редко приходилось видеть лицо, дышащее такой жаждой крови, как лицо господина Баршьеса. Через три минуты он был уже под надежной охраной шести добрых британских кулаков, и доктор поднялся с земли весь перепачканный, тяжело дыша.

— Что такое, в чем дело? — начал мистер Троубридж, но не получил ответа на свой вопрос и не потрудился даже повторить его.

Ибо, вместо того чтобы давать какие-либо объяснения, доктор схватил заступ и принялся раскапывать дерн. Он копал, копал так, что пот ручьями струился по его лицу, и в конце концов работа его увенчалась успехом: между корнями березы обнаружилась большая жестяная коробка, и, когда доктор ударом заступа вскрыл ее, глазам присутствующих представилось не золото, но самая большая пачка ассигнаций, какую им когда-либо приходилось видеть в жизни.

— В чем дело? — удалось наконец выговорить мистеру Троубриджу. — И вы тоже волшебник? И неужели все мое поле для гольфа полно денег?

Но показав рукой на свою шею, доктор отклонил всякие объяснения, взял жестянку и быстро пошел вперед по направлению к вилле.

Господин Баршьес, который следовал той же дорогой под охраной шести крепких британских кулаков, начал серию отборнейших голландских ругательств, и только благодаря необыкновенным своим способностям и возможностям голландского языка он к моменту возвращения на виллу не закончил этой серии и ни разу не повторился.

— Разгадка? — спросил доктор Циммертюр, наклонившись над стаканом освежающего грога из виски. — Разгадка заключается в том, что мне всегда хронически не везло на бегах. Я играю с тех пор, как помню себя, и всегда проигрываю. Такова моя участь в этой жизни.

Во всяком случае вы поймете мое удивление, господа, и зависть, когда семь-восемь лет тому назад одна банкирская фирма, по имени «Бейтендейк и K°», обосновалась недалеко отсюда в Гааге и гарантировала всем своим клиентам десять процентов в месяц на их вклады. Заметьте себе, в месяц! Сто двадцать процентов в год! Но каким образом эта фирма собиралась наживать свои деньги? Игрой на бегах во всем мире. У фирмы были прекрасные связи с Парижем, Берлином, со всеми английскими конюшнями, даже с Копенгагеном. Всюду они знали хороших лошадей, и всюду они забирали деньги, когда те приходили первыми.

Чем все это должно было кончиться, легко можно было предвидеть. Вкладчики получали свои деньги в течение трех месяцев… или, может быть, четырех, а в один прекрасный день кем-то было подано заявление. Господин Бейтендейк был арестован в кафе в Гааге. В несгораемом шкафу не оказалось ни гроша, что, по-видимому, вызвало гораздо меньше удивления у чинов полиции, чем у самого господина Бейтендейка. Он рвал на себе одежды, уверяя, что он честный человек, но это не помешало ему отправиться в тюрьму. Там, как это ни грустно, он схватил чахотку и умер до отбытия срока наказания. Компаньон его не был арестован вместе с ним. Его искали повсюду, но он блистал таким же отсутствием, как капиталы вкладчиков и их дивиденды.

Я уже говорил, что мне в игре всегда не везло, и с интересом следил за процессом, несмотря на то что моих денег за фирмой не числилось. Я построил свою собственную теорию, которую в то время не считал нужным сообщать кому бы то ни было, так как она не могла быть доказана. Основана она была отчасти на явном недоумении господина Бейтендейка при виде пустого шкафа, отчасти на том, что заявление в полицию было сделано рано утром, а арест был произведен днем позже. Я сказал себе, что компаньон господина Бейтендейка мог узнать от кого-нибудь о заявлении и имел возможность исчезнуть, захватив с собой наличность кассы. Что он сделал с ней? Если он был человек непорядочный, то уехал с ней за границу один. Если он был человек порядочный, то должен был позаботиться о том, чтобы его компаньону досталась причитающаяся ему доля добычи. Сделал он это? Да, но сделал ли он это и каким образом, стало для меня ясно лишь здесь, на вилле мистера Троубриджа, пять лет спустя.

Компаньона звали Ван Селдам, и вот что он на самом деле сделал. Когда до него донеслись слухи о том, что готовилось, он, недолго думая, забрал всю наличность кассы: с достойной похвалы предусмотрительностью фирма избегала текущих банковских счетов и хранила все свои деньги наличными. Из Гааги он трамваем поехал в Схефенинген и нанял там моторную лодку, которая должна была увезти его. Но перед этим он посетил виллу «Solitudo», которая в то время оправдывала свое название. Так как был ноябрь, она пустовала. И Ван Селдам, и господин Бейтендейк уже раньше знали эту виллу, когда наезжали в Схефенинген. Прежде чем покинуть берег, он послал своему компаньону телеграмму. Она фигурировала на суде в числе других бумаг, но никому и в голову не пришло, что это могло быть не тем, за что ее принимали — за телеграмму от какого-то игрока, дающего разрешение поставить деньги на ряд определенных лошадей. Я сам читал ее, она была напечатана в газетах: «Ставка Солитудо Плакучая Ива высшая ставка Серебристая Береза II». В то время я долго раздумывал над этой телеграммой. Я знал большинство конюшен на континенте, там не было ни одной лошади, которую звали бы Солитудо, Плакучая Ива или Серебристая Береза. С другой стороны, имена эти были возможны, а в конце концов вся эта история вовсе не касалась меня. Но результатом моих размышлений было то, что я и сейчас, через пять лет, помню эту телеграмму слово в слово. Когда господин Баршьес сделал свое ошеломляющее открытие под плакучей ивой, я начал раздумывать, а подумав немного, спокойно и на досуге стал психоанализировать господина Баршьеса. Где и каким образом? — спросите вы. За столом, во время ланча. Я стал рисовать на моем меню, которое господин Баршьес прекрасно видел, сначала плакучую иву, потом березу и, наконец, беговую лошадь. Когда он увидал лошадь, я по его лицу, как по раскрытой книге, прочел, что он все понял, а потом я сделал свое маленькое открытие под средней из трех серебристых берез.

Вы спросите меня, зачем господин Баршьес сделал это? Почему он не произвел раскопки во мраке ночи? Сейчас он, верно, горько раскаивается в этом, но на вопрос, почему он поступил так, как поступил, нетрудно ответить. Человек, посылающий такие телеграммы, как господин Баршьес… виноват, господин Ван Селдам, — артист, а артисту мало одной прибыли, он любит артистические эффекты, он жаждет публики. Разве я не прав? Как бы то ни было, а клиенты фирмы «Бейтендейк и K°» имеют теперь шансы на маленький, хотя и запоздалый дивиденд.

Доктор замолчал, чтобы промочить себе горло пенящимся напитком. Мистер Крофтон наклонился к мистеру Кроуэлу и проговорил шепотом:

— Он джентльмен.

Мистер Кроуэл отвечал шепотом:

— И христианин.

— Следующий! — проговорил доктор Циммертюр, показав на мгновение свой профиль в отворенной двери. Его глаза из-под выпуклых век окинули взглядом комнату. Один из ожидающих, коренастый, приземистый человек, встал и прошел в кабинет. Он затворил за собой двойные двери, но так небрежно, что внутренняя дверь снова отворилась. Доктор исправил его ошибку.