Зараженные крысы боготворят своих инфернов, следуя за нимипо запаху. Крысиная «семья» также служит для инферна всегда имеющимся под рукойисточником пищи — если поблизости нет людей, на которых можно напасть. (Мерзко,знаю, но такова уж природа.)

Вернемся к мифам.

Инферны отражаются в зеркалах. В смысле, будьте реалистами:откуда зеркалу знать, что кроется за внешним обликом инферна?

Однако у этой легенды есть вполне реальное основание. Помере того как паразит захватывает власть над разумом инфернов, последниеначинают с презрением относиться к собственным отражениям и разбивают зеркала.Однако если они так прекрасны, то почему ненавидят собственные лица?

Ну, тут все дело в проклятии.

Бешенство — самый известный пример заболевания, подчиняющегосебе разум. Бешеный пес испытывает неподдающуюся управлению, настоятельнуюпотребность кусать все, что движется: белок, других собак, людей. Именно такбешенство и воспроизводится: через укус вирус передается от «хозяина» к«хозяину».

Давным- давно паразит, о котором я веду речь, был, наверное,похож на бешенство. Заразившись, люди испытывали непреодолимую потребностькусать других людей. Ну, они и кусали. То, что нужно!

Однако в конечном счете человечество сумело организоваться,как ни псы, ни белки не могут. Мы изобрели оружие и суд Линча, издали законы иучредили силы правопорядка. Итог: карьера кусающегося маньяка в нашей средечрезвычайно коротка. Выжить удавалось лишь тем инфернам, которые убегали,прятались и только ночью прокрадывались обратно, чтобы удовлетворить своюстрасть.

Паразит довел эту стратегию выживания до высшей степени. Напротяжении многих поколений он научился трансформировать сознание своих жертв,найдя где-то глубоко в цепях человеческого мозга некий химическийпереключатель. Стоит перевести его в другое положение, и мы начинаем презиратьвсе, что прежде любили. Инферны съеживаются, столкнувшись со своими прежнимипривязанностями, презирают тех, кого любили, и убегают прочь от всего, чтосвязано с их домом. Любовь, оказывается, легко переключить на ненависть. Дляэтого существует специальный термин: эффект проклятия.

Эффект проклятия выгонял инфернов из средневековых деревеньв дикую местность, где они прятались от самосуда. Заодно болезнь таким образомраспространялась географически. Подгоняемые ненавистью ко всему хорошознакомому, инферны перебирались от одной деревни к другой, из своей страны всоседнюю.

По мере роста городов, когда становилось все больше иполиции, и угрозы самосуда, инферны разрабатывали новую стратегию того, какоставаться незамеченными. Они научились любить ночь, видеть во тьме — и в концеконцов само солнце стало для них проклятием.

Однако продолжим: они не вспыхивают, точно факел, всолнечном свете. Они просто по-настоящему, очень сильно ненавидят его.

Проклятие также создало несколько широко известных легенд овампирах. Если в Средние века вы жили в Европе, то с большой долей вероятностибыли христианином. Вы ходили в церковь дважды в неделю, молились три раза надню, и в каждой комнате у вас висело распятие. Вы крестились каждый раз, когдаели или хотели, чтобы нам повезло. Поэтому ничего удивительного, чтобольшинство инфернов прошлого страдали, если можно так выразиться, крестофобией— вид креста их отпугивал, в точности как показывают и кино. В Средние векараспятие было очень сильным проклятием: в нем как бы слились Элвис, иМанхэттен, и бывший бой-френд. Раньше все было несравненно проще.

В наши дни мы, охотники, должны немало потрудиться, преждечем отправиться в погоню за инферном. Какую еду они предпочитали прежде? Какуюмузыку любили? За какими кинозвездами бегали? Конечно, и сейчас встречаютсяслучаи крестофобии, в особенности в Библейском поясе,[4] ногораздо вероятнее остановить инферна с помощью аудиоплеера с записями еголюбимых мелодий. (Я слышал, некоторым особо чокнутым инфернам хватает и одногологотипа «Apple».)

Вот почему новые охотники на инфернов (вроде меня) начинаютс людей, которых знали прежде, — не нужно гадать, что именно для нихявляется проклятием. Охотиться на людей, когда-то любивших нас, еще легче. Саминаши лица напоминают им о прошлой жизни. Мы и есть проклятие.

Так кто я такой, можете вы спросить. Технически я тожеинферн, но по-прежнему могу слушать Kill Fee и Deathmatch, смотреть на закатили поливать табаско[5] яичницу-болтунью без того, чтобыиспустить жуткий вой. Благодаря какому-то фокусу эволюции я частично обладаюиммунитетом — везучий победитель генетической лотереи инфернов. Инферны вроде менявстречаются реже, чем зубастая курица: только один из каждой сотни пострадавшихстановится сильнее и быстрее, приобретает невероятно острый слух, тонкоеобоняние — и при этом не сходит с ума.

Нас называют носителями, потому что мы болеем, но без симптомов.Хотя один дополнительный симптом имеется: заболевание делает нас сексуальноозабоченными. Все время.

В конце концов, паразит не хочет, чтобы мы «носили» еговпустую. Мы по-прежнему можем передавать болезнь другим людям. Как и уманьяков, наша слюна содержит споры паразита. Но мы не кусаем — мы целуем, чемдольше и крепче, тем лучше.

Паразит делает так, что я уподобляюсь вечно голодной улитке,с той лишь разницей, что мой голод направлен на секс. Я постоянно возбужден,осознаю присутствие всех женщин в комнате, каждая клеточка моего тела вопит:«Пойди и трахни кого-нибудь!»

Впрочем, все это, полагаю, мало чем отличает меня отбольшинства других девятнадцатилетних парней. За исключением одного мелкогофакта: если я уступлю своему желанию, моя незадачливая возлюбленная превратитсяв монстра. Что и произошло с Сарой. А наблюдать это не слишком забавно.

Доктор Крыса появилась первой, словно ждала моего звонка утелефона.

Ее шаги эхом отдавались по пустому паромному терминалу. Явстал с постели и вышел на балкон. К спине доктора Крысы было пристегнуто околодюжины сложенных клеток; она напоминала гигантское насекомое с покачивающимисяметаллическими крыльями, готовое посадить в ловушки образчики «семьи» Сары.

— Не могли подождать, что ли? — спросил я.

— Нет! — прокричала она в ответ. — Большая«семья»?

— Похоже, да.

«Семья» все еще была позади меня, приглядывала за своейспящей госпожой.

Доктор Крыса с раздражением взглянула на частичнообрушившуюся лестницу.

— Твоя работа?

— М-м-м… типа того.

— И как, по-твоему, я туда поднимусь, Малыш?

Я пожал плечами, будучи не в восторге от прозвучавшегопрозвища Малыш. В Ночном Дозоре все меня так называют, ведь мне всегодевятнадцать, а средний возраст охотников на инфернов около ста семидесятипяти. Все охотники — носители, следовательно, достаточно быстры и сильны, чтобыловить своих безумных буйных родственников.