— М-м-м… Немного чувствительно, да?

Можно было и не смотреть на свое запястье: оно выгляделотак, словно браслет был скручен из колючей проволоки.

— Развитие идеи резиновой ленты.

Она сочувственно улыбнулась:

— Не возражаешь, если мы вернемся к Саре?

— Пожалуйста. По крайней мере, что касается ее, я знаю:она действительно любила меня. — Я вытянулся в кресле, ощущая, как скрипятвсе еще чувствительные ребра. — Вот что удивительно, однако. Онаобосновалась наверху, там, где, знаете, эти огромные, выходящие на реку окна.Оттуда прекрасно виден Манхэттен.

— Ну и что тут странного, Кэл?

Я старался не встречаться со Шринк взглядом, но смотреть впустые глаза кукол было еще невыносимее. В результате я уставился в пол, откудалюбой крошечный катышек пыли неотвратимо затягивало к доктору Проликс.

— Сара любила Манхэттен. Улицы, парки, вообще все. Онасобрала коллекцию фотоальбомов с видами Нью-Йорка, знала историю многих зданий.Как она могла выносить открывающийся из окон городской пейзаж на фоненеба? — Я вскинул взгляд на доктора. — Может такое быть, чтобы еепроклятие как-то… ну, разрушалось, что ли?

Шринк снова сложила пальцы домиком и покачала головой.:

— «Разрушалось» — неподходящее слово. Проклятиеспособно действовать самыми таинственными способами. И мои пациенты, и легендырассказывают об одержимости особого рода. Люди твоего поколения называют этопреследованием, по-моему.

— Ну, может быть. Что вы имеете в виду?

— Проклятие порождает невероятную ненависть к тому, чтопрежде было предметом любви. Но это вовсе не означает, что сама любовь угасает.

Я сосредоточенно нахмурился:

— Мне казалось, что суть как раз в этом — в отрицаниивсей прошлой жизни.

— Да, но человеческое сердце — непостижимо. Любовь иненависть могут существовать в нем бок о бок. — Доктор откинулась наспинку кресла. — Тебе девятнадцать, Кэл. Приходилось ли тебе слышать очеловеке, отвергнутом возлюбленной, но пожираемом яростью и ревностью, которыйникак не может от нее отстраниться? Следит издалека, незаметно, но внутренневесь кипит. Эмоции раздирают его — ненависть, смешанная с яростнойодержимостью, а иногда даже приправленная искаженной любовью в своем роде.

— Ну да. Это можно назвать преследованием. Что-то типарокового влечения, верно?

— Да. «Роковое» — самое подходящее слово. Средине-мертвых такое тоже случается.

Дрожь пробежала у меня по спине. Только по-настоящему старыеохотники употребляют слово «не-мертвые», но, согласитесь, оно производитвпечатление.

— Существуют легенды, — продолжала она, — а вмоих файлах зафиксирован один современный случай. Некоторые не-мертвые находятточку равновесия между влечением к предметам своей прежней одержимости иотвращением проклятия. Они живут на острие ножа, все время в положениитяни-толкай.

— Хобокен, — сказал я.

«И моя сексуальная жизнь, если уж на то пошло».

Мы помолчали. Мне припомнилось лицо Сары после того, кактаблетки подействовали. Она смотрела на меня без ужаса. Интересно, Саракогда-нибудь преследовала меня после исчезновения из моей жизни, подглядывалаиз темноты, желая бросить последний взгляд, прежде чем проклятие Манхэттеназагонит ее на другой берег реки?

— Не может ли это означать, что Сара чуть большечеловек, чем большинство инфернов? После того, как я дал ей таблетки, оназахотела еще раз взглянуть па фигурку Элвиса… ну, проклятие, которое я взял ссобой. Она попросила меня об этом.

Доктор Проликс вскинула бровь:

— Кэл, уж не вообразил ли ты, что Сара может полностьювыздороветь?

— М м м… А что, нет?

— И что когда-нибудь вы будете вместе? Что ты сновасможешь иметь возлюбленную твоего возраста, которую нельзя заразить, посколькуона уже больна?

Я сглотнул ком в горле и отрицательно покачал головой, неиспытывая желания снова выслушивать лекцию на тему: развившиеся инферны никогдаполностью не выздоравливают.

Можно держать паразита в подчинении с помощью лекарств, ноцеликом уничтожить его трудно или, скорее, невозможно. Словно солитер, поначалуон микроскопический, но постепенно растет, заполняя ваше тело различнымичастями себя. Обвивает позвоночник, создает цисты в мозгу — изменяет все вашесущество под свои нужды. Даже если удалить его хирургическим путем, в костномили головном мозгу останутся яйца. Симптомы можно контролировать, но стоитпропустить одну таблетку, одну инъекцию или просто случится по-настоящемускверный день, вы снова превратитесь в дикого, смертельно опасного зверя. Саруникогда нельзя будет выпустить на свободу, в общество нормальных людей.

Хуже того, произведенные паразитом ментальные измененияносят долговременный характер. Как только проклятие отключает регуляторы вмозгу инферна, чрезвычайно трудно убедить ее (или его), что раньше онадействительно любила шоколад. Или, скажем, парня из Техаса по имени Кэл.

— А такого не бывает — чтобы одни инферны поправлялисьлучше других? — спросил я.

— Грустно, но факт — для большинства таких, как Сара,борьба не кончается никогда. Она может всю оставшуюся жизнь находиться в этомположении, на грани между проклятием и одержимостью. Незавидная судьба.

— А я никак не могу помочь? — Я сам удивилсяпрозвучавшему вопросу.

В больнице, где лечат инфернов, мне бывать не приходилось.Все, что я знал, это расположение: где-то в пустынной местности, в Монтане, набезопасном расстоянии от городов. Выздоравливающие инферны обычно не жаждутвидеть своих бывших бой-френдов, но, может, Сара поведет себя иначе.

— Хорошо знакомое лицо может помочь процессу лечения накакое-то время. Но только после того, как в тебе самом уляжется беспокойство,Кэл.

Я обмяк в кресле:

— Даже не понимаю, откуда растут ноги моегобеспокойства. Сара меня волнует, это правда. Думаю, я все еще… — Я махнулрукой, скрывая волнение. — У меня просто пока нет ощущения, что… делосделано.

Шринк глубокомысленно покивала:

— Возможно, потому, что оно и впрямь пока не сделано.Необходимо уладить еще одну проблему — с твоей предшественницей.

Я вздохнул; уже тысячу раз обсуждал все это прежде сдоктором Проликс, с другими охотниками и с самим собой. Без толку. У васзакономерно должен возникнуть вопрос: если Сара была моей первой настоящейподружкой, где я подхватил болезнь? Хотелось бы мне это знать.

Хорошо, я, конечно, знаю, как это произошло, и точную дату ипримерное время. В конце концов, трудно забыть, когда утратил девственность. Ночего я действительно не знаю — кто она такая. В смысле, мне известно ее имя —Моргана. Только имя. Большая проблема состоит в том, что я не помню где.Никаких зацепок. Ну, кроме одной: «Багамалама-Диндон».