— Завтра я хотел бы прийти к вам днем для знакомства с отделением, — ответил Данилов, думая о том, что торопиться с выводами относительно Дениса Альбертовича не стоит — очень умный человек может избрать и такую тактику защиты. — А выйти могу послезавтра. Предпраздничная суббота — очень удобный день для наблюдений. Допуск,[9] разумеется, оформить не успеем…

— Назначения могут делать ваши напарники, — махнул рукой Денис Альбертович. — И вообще для первого раза я поставлю вас третьим, как бы на стажировку. Правда, в ординаторской только два дивана, но я вам дам ключ от своего кабинета.

— И сотрудники сразу же задумаются — что это за фрукт-ананас такой? — хмыкнул Данилов. — Почему к нему особое отношение? Не хотелось бы, чтобы они так думали.

— А что тут такого? — удивился Денис Альбертович. — Мой бывший кафедральный наставник попросил меня помочь его сотруднику в сборе материала для докторской, а я, по старой памяти, согласился. Да, разумеется, как доцент кафедры вы будете на особом положении, но в этом нет ничего подозрительного. Как говорится — по заслугам и почет.

— Не жалеете, что ушли с кафедры? — спросил Данилов.

— Жалею, что четыре года там потерял, — ответил Денис Альбертович и вроде как, сказал правду, во всяком случае, ни в голосе, ни во взгляде Данилов не почувствовал ни малейшей фальши. — Правда, жалеть я начал не сразу… Уходил на нервах, сгоряча, а после осознал, что поступил правильно. Я же по натуре практик, а не теоретик.

— Тогда скажите мне, как практик, что вы думаете о происходящем?

Задав вопрос, Данилов спохватился, что кофе остывает и сделал маленький дегустационный глоточек. Кофе оказался очень даже неплохим. Данилов уважительно хмыкнул.

— Турка и только турка, — прокомментировал хозяин. — Я не признаю кофемашин.

— Главное, чтобы кофе был хороший, — дипломатично ответил Данилов, в свое время перешедший из лагеря убежденных «турочников» в лагерь конформистов, признающих и турку, и машину. — Так что же вы думаете, Денис Альбертович?

— Не знаю, что и думать, — Денис Альбертович шумно вздохнул и развел руками. — Голову сломал. В самом начале думал, что это старые сотрудники пытаются меня подставить. Люди же разные, некоторые готовы пожертвовать пациентом для того, чтобы досадить неугодному начальнику. Я же буквально каждый день выслушивал сентенции на тему: «Прислали нам непонятно кого». Когда все старые врачи свалили, я вздохнул с облегчением — ну уж теперь-то все будет в порядке. Однако, стало еще хуже. В декабре летальность дошла до тридцати двух процентов! Я неделями из отделения не вылезал, пытался понять, что происходит, но так ничего и не понял. Вроде бы все делается, как надо, а пациенты умирают. Грешили на больничную аптеку, но вторая комиссия трясла ее так, что заведующая чуть инфаркт не получила. Проверяли все, сверху донизу, образцы на исследование забирали, однако же ничего не нашли. С препаратами, которые мы получаем из аптеки, все в порядке. И у нас они хранятся так, как нужно. Должен сказать, что со старшей медсестрой мне крупно повезло. Четкая женщина, я рад, что она осталась в отделении. Но, тем не менее, сам практически ежедневно проверяю что как хранится. Я вообще все-все проверяю, как заведенный. У меня уже невроз сформировался — если выдается свободная минутка, я устраиваю какую-нибудь проверку. Зам по аир к нам заглядывает часто, раз в неделю бывают начмед[10] с главной медсестрой, про линейный контроль департамента я вообще не говорю — одно время приезжали чуть ли не каждый день, сейчас, правда, поутихли… Все ищут недочеты, но никто ничего найти не может. У нас все, как положено, как должно быть. Некоторые сотрудники на этой почве ударились в мистику — списывают все на проклятие моего предшественника. Говорят, что увольняясь он на весь корпус орал: «будьте вы прокляты!»…

— И проклял Демон побежденный… — вырвалось у Данилова.

— Вот-вот! — кивнул Денис Альбертович. — Я удивляюсь тому, какая каша в головах некоторых людей. Ну как можно в наше время верить в проклятия и сглазы? Особенно при наличии медицинского образования… Так верят же! Есть у нас доктор Гармашук, так он на дежурство приходит весь обвешанный амулетами. На шее какая-то молитва в мешочке и камешек заговоренный, в кармане четки, которые якобы должны отводить несчастье, на запястьях ниточки с узелками… Ниточки, правда, я запретил — как с ними в операционную? У нас ротация — месяц в операционной, два месяца в отделении. Так теперь свои ниточки на ногах носит. Но ничего не помогает. В феврале у Гармашука умер пациент с диабетом, которого привезли к нам в коматозном состоянии. Мы его с того света вытянули, полностью стабилизировали и уже готовили к переводу в отделение, но у него вдруг возникла желудочковая фибрилляция,[11] которую купировать не удалось. Вот ни с того, ни с сего! Лечили его правильно, стабилизировали, но в результате получили труп. Почему? Не знаю! Разумеется, все шишки валятся на меня — при Хобте, прежнем заведующем, летальность держалась в пределах семи с половиной процентов, а при мне, — Денис Альбертович ткнул себя в грудь оттопыренным большим пальцем, — поперла расти, как на дрожжах. Да, я понимаю, что заведующий отвечает за все происходящее в отделении. Но я не могу понять, что происходит. Иногда думаю — пусть меня снимут с заведования и выгонят к чертовой матери, только бы разобраться… Еще кофе?

— Не откажусь, — улыбнулся Данилов.

Пока Денис Альбертович был на кухне, Данилов попробовал разобраться в собственных впечатлениях и пришел к выводу, что в целом тот ему нравится. «Но это еще ничего не означает!», тут же заметил внутренний голос. Да, не означает. Преступники могут быть крайне обаятельными людьми. Даже маньяки обаятельные попадаются.

Когда Денис Альбертович вернулся, Данилов попросил рассказать историю снятия предыдущего заведующего.

— Я, собственно, сам с ним знаком не был и знаю все с чужих слов, но столько раз слышал об этом от разных людей, что вижу все, словно наяву. Мой предшественник и кое-кто из врачей отделения занимались вымогательством денег под предлогом стимулирования среднего и младшего персонала. Медсестры в этом, насколько я понимаю, не участвовали, все делалось на врачебном уровне, причем очень осторожно, намеками. Если родственники намеков не понимали или не хотели понимать, то их оставляли в покое. За наркоз или за вытягивание с того света деньги никогда не просили, только за уход. Но суммы, насколько мне известно, были крупными. В среднем брали по десять тысяч за сутки, а если пациент был на ИВЛ,[12] то не меньше пятнадцати…