то вечером, хорошо выпив, она рано закрыла заслонку в печной трубе и умерла от угара. Окна! Надо открывать окна!

В свою школу Саша, как и думал, не пошел. Через несколько дней его увезли в детский дом.

***

Тяжело шагая под луной холодной,

Я снова вспоминаю свой приют.

Я вспоминаю детство бедное, где я – голодный,

Ищу впотьмах надежду и уют.

Где я бродил по улицам, украдкой глядя,

Задумчивым прохожим вслед,

И этот взгляд затравленной собаки,

Оставил на душе тяжелый след.

Те времена давно минули в Лету,

Весну холодную давно сменило лето.

И я давно оставил свой приют,

Где дети по ночам в подушку слезы льют.

Умчалось детство бедное, махнув крылом,

Давно обрел я собственный свой дом.

Но по ночам, среди луны холодной,

Мне снова чудится, что я – голодный,

Мечтая обрести надежду и уют,

Ищу впотьмах оставленный приют…

– Красивые стихи, Саш, это ты написал?

Жора сидел у Саши на диване, закинув ноги на журнальный столик (Жоре разрешалось здесь вести себя как дома, чем он активно пользовался) и листал старую тетрадь, которую нашел в коробке с Сашиными вещами (Саша перевозил вещи из съемной комнаты в только что купленную квартиру).

Из кухни вышел Саша, принес два стакана и бутылку коньяка. Посмотрел на тетрадь.

– Да, я. Я тогда первую ночь в детдоме ночевал, не спалось, вот и баловался… Казалось, что на всей планете я один… Все – кучками по двое, трое и так далее… А я – один. Мне потом долго снился сон (да и сейчас снится) – будто бы планета: без лесов, морей и океанов, а просто голая планета, как в книжках рисуют. На ней стоит моя детдомовская кровать: железная, с провисшей сеткой, заправленная детдомовским белым постельным бельем с печатью. На кровати лежу я. Под открытым небом. На небе свинцовые тучи, темнеет на глазах: вот – вот ливень начнется. А я один на всей планете… и укрыться мне негде…

Саша открыл бутылку и разлил коньяк. Потом переставил коробку со столика на пол, принес с кухни нарезанный лимон. Жора смотрел на Сашу сочувственно. Сам он вырос хоть и в небогатой, но – весьма любящей обстановке. В том смысле, что родственники его очень любили.

–Ну… это, Саш…. Ты… ну это… – Жора запнулся, подбирая слова.

– Да это только в первый день страшно было, – улыбнулся Саша. – Дальше все хорошо было. Очень даже. Тем более – к тому моменту я уже гипноз неплохо освоил. – Саша подмигнул. – Так что проблем в общении у меня уже не возникало.

На душе у Жоры было хорошо. Допив бутылку, пошли на улицу в ближайший супермаркет. За едой. Потом еще просто прогулялись, оценивая район, в котором Саше предстояло жить. Когда проходили возле мусорных баков, заметили девочку в грязной разодранной куртке и стоптанных, явно мужских ботинках. Она, подставив пустые ящики из – под фруктов, наклонилась глубоко внутрь бака, пытаясь что – то достать.

– Еду ищет? – предположил Жора шепотом.

– Нет, – так же шепотом ответил Саша. – Слышишь?

Жора прислушался. От мусорки доносился то ли писк, то ли стон. Девочка, увидев двух взрослых мужчин, приближающихся к ней, убежала. Саша встал на ящики и сунул голову глубоко в мусорный бак.

– Вот до чего страна милицию довела, – не удержался Жора. – Уже по мусорным бакам лазит в поисках пропитания!

Саша, не отвечая, вглядывался в темноте в дно мусорного бака.

– Не испачкайся, белоснежненький мой! (Саша уже тогда любил ходить в светлом). И, кстати, пошуруй там хорошенько, может на новоселье что из мебели вдруг приглядишь, вдруг выбросили что – нибудь стоящ….

Жора не договорил, так как в эту секунду из контейнера вылез перемазанный, но очень счастливый Саша, прижимая к себе грязного маленького щенка. Щенок скулил и обнюхивал грязную Сашину кофту, но, кажется, был счастлив, что его наконец – то нашли… Счастлив был Саша, хоть сейчас он был меньше всего похож на белоснежного принца из сказки. Радостно, раскатистым смехом Высоцкого, смеялся грозный Жора, которого очень забавлял Сашин чумазый вид. В квартире этажом выше Сашиной, сама не зная чему, улыбалась пришедшая с дежурства соседка Валентина, к которой через несколько дней, благодаря этому щенку, вернется любимый человек.

Счастлива в это мгновение была и та девочка, наблюдавшая за ними из-за угла, и уже успевшая за одну минуту влюбиться в Сашу. Эту девочку звали Дина.

Глава 3. Жора и Валя.

Постель была расстелена,

А ты была растеряна.

И говорила шепотом:

«А что потом? А что потом?»

Эти стихи Евгения Евтушенко когда – то читал Георгий (он же Жора, он же Гоша) – герой книги «Москва слезам не верит» – Кате.

Сейчас эти же стихи читал другой Жора. Другой девушке, спавшей сейчас рядом с ним. Она представилась Леной, хотя имя это ей совершенно не подходило. Сказала – что студентка, живет с родителями. Это похоже на правду.

Сам Жора жил с мамой, которая работала вахтером в студенческом общежитии сутки через трое, и сейчас ее не было дома, чем активно пользовался ее сын.

Раньше Жора часто спрашивал – кто его отец? По мере взросления самого Жоры, его отец превращался из космонавта – в моряка, из моряка – в сантехника с трудной судьбой, а из него (это когда Жора был уже взрослый) – просто в сантехника, живущего когда – то в их районе, сильно пьющего и периодически сидевшего. Имени его, как ни упрашивал Жора, мать не называла. Мать сильно переживала, что Жоре достались дурные гены, поэтому Жора старался много не пить и пошел работать в милицию.

Жора с Валерой сегодня ходили в бар. Там трое девочек – студенток отмечали наступающий скоро новый год. Одна из них – высокая и темноволосая – вот так просто взяла, села в такси и поехала с ним к нему домой… Далее читай стихи Евтушенко.

Сейчас было около трех часов ночи. На улице было пусто (наконец – то, как Жора устал от людей – смогут понять только те, чья работа связана с общением с людьми) – светили фонари, работала снегоуборочная машина. Примерно через четыре часа вновь наступит суета: на дорогах будут пробки, в автобусах – толкучка, и жизнь вновь понесет их, словно конвейерная лента. Но пока Жоре было хорошо. Очень хорошо!

Она ушла рано утром. Оставила номер телефона – домашнего, мобильные были еще не у всех. Забыла на