которые вы мне внушаете, проявляются с мучительной силой. Если бы я противилась вашей любви с упорством, если бы я подала вам повод к огорчению, к ревности, чтобы сильнее воспламенить вас, если бы вы заметили во мне какую-либо лицемерную сдержанность, если бы, наконец, я пыталась побороть рассудком свое естественное влечение к вам, которое вы сумели сразу сделать очевидным для меня, то (хотя мои усилия, без сомнения, оказались бы бесплодными) вы были бы вправе сурово наказать меня и воспользоваться своею властью. Но вы показались мне достойным любви еще до того, как вы сказали, что любите меня; вы поведали мне о своей великой страсти, я была восхищена этим признанием и отдалась во власть беззаветной любви. Вы не были ослеплены, как я, почему же вы допустили, чтобы я дошла до того состояния, в котором нахожусь ныне? Что вы рассчитывали делать со всеми моими порывами, которые могли всего лишь обременить вас? Вы отлично знали, что не всегда будете в Португалии, так почему же вы выбрали тут именно меня, чтобы ввергнуть меня в подобное несчастие? Вы нашли бы, без сомнения, в этой стране другую женщину, более красивую, чем я; она дала бы вам столько же наслаждений, раз уж вы жаждали лишь грубых утех, она была бы вам верной любовницей, пока виделась бы с вами, и со временем она бы утешилась в разлуке; вы могли бы покинуть ее без лукавства и без жестокости. Со мной же вы вели себя как тиран, думающий о том, как подавлять, а не как любовник, стремящийся лишь к тому, чтобы нравиться. Увы, почему вы так сурово обращаетесь с сердцем, которое принадлежит вам? Я знаю, что вы столь же легко поддаетесь убеждениям, направленным против меня, как я предубеждаюсь в вашу пользу. Я воспротивилась бы — и для этого мне не понадобилось бы всей моей любви, это не показалось бы мне чем-то необычайным — даже более убедительным доводам, чем могут быть те, что принудили вас покинуть меня; они показались бы мне весьма неубедительными, да и нет таких доводов, которые когда-либо могли бы заставить меня расстаться с вами. Вы же желали воспользоваться теми предлогами, которые вы отыскали, чтобы возвратиться во Францию. Отплывал корабль, что же вы дали ему отплыть? Вы получили письма от своей родни, но разве вам не ведомы все те гонения, которые я претерпела от своей? Ваша честь понуждала вас покинуть меня, но разве я сколько-нибудь щадила свою? Вы были обязаны явиться на службу к своему королю; если все, что говорят о нем, правда, он обошелся бы без вашей помощи и не взыскал бы с вас за отсутствие.

Для меня было бы слишком большим счастьем, если бы мы проводили нашу жизнь вместе; но раз необходимо было, чтобы жестокая разлука стала между нами, я должна, кажется мне, радоваться тому, что не погрешила против верности, и ни за какие блага в жизни я не хотела бы быть повинной в столь черном деле. Как! вы познали глубину моего сердца и моей нежности, и вы могли решиться оставить меня навсегда и отдать меня на произвол страшных мыслей о том, что вы вспомните обо мне лишь для того, чтобы принести меня в жертву новой страсти? Пусть я сознаю, что люблю вас как безумная; все же я не жалуюсь на смятение своего сердца, я привыкаю к его треволнениям, и я не могла бы жить без той единственной радости, которую я обретаю и которой наслаждаюсь, продолжая любить вас среди тысячи терзаний; но меня неотступно преследует до болезненной крайности ненависть и отвращение решительно ко всему на свете; моя родня, мои друзья и этот монастырь невыносимы для меня; все, что я вынуждена видеть, все, что мне приходится делать поневоле, постыло мне: я столь поглощена своей страстью, что мне кажется, будто все мои поступки и все мои обязанности должны относиться только к вам. Да, я даже словно испытываю нечто вроде укоров совести, если не все мгновения моей жизни посвящаются вам. Что сталось бы со мною, увы, без той ненависти, без той любви, которые переполняют мое сердце? Сумела ли бы я пережить то, что волнует меня непрестанно, чтобы вести жизнь спокойную и бесстрастную? Эта пустота и эта нечувствительность не могут удовлетворить меня. Все окружающие заметили полнейшую перемену в моем нраве, в моем поведении, во всей моей личности; мать моя говорила со мною об этом с досадою, а затем с некоторой добротою; я не знаю, что отвечала ей, мне кажется, что я призналась ей во всем. Самые суровые из монахинь соболезнуют тому состоянию, в котором я нахожусь, оно вызывает в них даже некоторое почтительное и бережное отношение ко мне; все тронуты моей любовью, вы же сохраняете полнейшее безразличие ко мне, вы пишете мне лишь холодные письма; они полны повторений, бумага заполнена в них лишь наполовину, и в них грубо обнаруживается, что вы умираете от нетерпения их поскорее закончить. Дона Бритеш[8] настоятельно побуждала меня в последние дни выйти из моей кельи и, желая развлечь меня, повела меня прогуляться на тот балкон, откуда открывается вид на Мертолу[9]. Я последовала за ней и тотчас же была настигнута жестоким воспоминанием, которое заставило меня проплакать весь остаток дня. Она привела меня обратно, и я бросилась на свою постель, где я без конца размышляла о маловероятной для меня возможности когда-либо излечиться. Все то, что предпринимается, чтобы доставить мне облегчение, делает мою муку горше, и я нахожу в самих лекарствах повод к вящей скорби. Я часто видела, как вы проезжали мимо этого места с осанкою, очаровавшей меня; и я была на этом балконе в тот роковой день, когда я впервые ощутила действие своей несчастной страсти; мне представилось, что вы желали понравиться мне, меж тем как вы меня и не знали; я убеждала себя в том, что вы заметили меня среди всех, бывших со мною вместе; я воображала, что вы задерживались, потому что вам было приятно, чтобы я лучше видела вас, и я восхищалась вашей ловкостью, когда вы гарцевали на коне, я ощущала внезапный страх, когда вы принуждали его взять какое-либо препятствие: одним словом — я тайно интересовалась всеми вашими поступками, я ясно чувствовала, что вы мне не безразличны, и я относила к себе все, что бы вы ни сделали. Вам слишком хорошо известно продолжение подобного начала, и, хоть