Выходя замуж, мы с сестрой, не сговариваясь, оставили свои фамилии. Для меня это означает, как можно дольше сохранить жизнь этой фамилии, потому что мы с сестрой — ее последние носители, наши дети носят фамилии своих отцов или уже мужей. Так получилось: несмотря на то что у мамы с папой четверо внуков, каждый из них носит свою фамилию, и нет никого с фамилией Шам.

В подмосковном городе Дзержинский есть улица Шама, названная в честь моего деда, Алексея Ивановича Шама — папиного папы. Он рано и досадно ушел из жизни, для меня до сих пор его смерть является большим вопросом. Я отношусь к смерти философски, считаю ее выбором Души человеческой. Не Разума, а именно Души.

Может быть даже, это самый важный выбор и самый большой урок для Души. У деда смерть произошла самым досадным способом из возможных. Ему было 50 лет, он был силен и красив, на пике своей карьеры. Он не пил и не курил, каждый день делал зарядку, ходил на лыжах. И как-то на работе ему стало плохо. Коллеги вызвали «скорую помощь». И приехавший фельдшер, не сильно углубляясь в суть дела, вколол ему 10 мл глюкозы в вену.

Алексей Иванович впал в кому. Поскольку он был заметной фигурой не только в масштабе поселка Дзержинский, но и на государственном уровне, то в больницу съехались опытные врачи, чтобы помочь спасти человека. Но доза глюкозы оказалась смертельной.

При вскрытии обнаружили, что у него был сахарный диабет и только одна почка. Она была гипертрофированной, но все же одной. И она не справилась с ситуацией. Алексей Шам не знал о таких особенностях своего организма, поскольку никогда ранее на него не жаловался и к врачам не ходил.

Моя бабушка, Екатерина Евдокимовна Шам, рассказывала мне, что в поселке был траур. Народ шел бесконечно, чтобы попрощаться. Дед пользовался такой любовью и уважением людей, что люди решили увековечить его память. А бабушка пережила деда на 53 года. Она больше не выходила замуж, потому что очень любила своего мужа и решила остаться ему верной на всю жизнь.

Дед занимался строительством теплоэлектростанций, и первый тип электростанций в России строил как раз он. Сначала в Губахе, потом по всей стране. В каждом городе задерживался на два-три-четыре года. Столько времени требовалось, чтобы построить новую станцию. В Губахе не только была построена первая в его жизни электростанция, но и родился сын — мой отец.

Последняя его станция была построена в Капотне, ТЭЦ-22. Рядом поставили поселок энергетиков, ставший впоследствии подмосковным городом Дзержинским, и одну из улиц, рядом с улицей Ленина, назвали улицей Шама.

Как-то я работала с компанией, чей офис находится там рядом. И я впервые, к моему стыду, решила осознанно пройтись по этой улице. Смотрела, как на домах светятся таблички «улица Шама, дом …», и меня распирали смешанные чувства: от гордости за причастность к чьей-то великой жизни до ощущения жгучей ответственности за свою жизнь. Не подвести, увеличить силу рода, соответствовать моим прародителям. Не знаю, правильно ли это…

Глава 8. Приказ терять время

Поделюсь одним важным эпизодом, который случился со мной, человеком молодым и неопытным в государственных делах, когда я начал работать во Втором главке, в Первом отделе. А Первый отдел, как вы уже знаете, курировал ракетно-космическую отрасль.

У нас в Советском Союзе запускалось порядка ста спутников на орбиту в год, представляете?

Такие гигантские ресурсы тратила страна. И вот я, как изобретатель, увидел тут «нестыковку», экономическую черную дыру. Крутил-вертел мысли в голове и вот что понял.

СПРН — система предупреждения о ракетном нападении. Эта группировка спутников (я о них уже рассказывал) болталась на орбите, их основная задача была — контролировать территорию Соединенных Штатов Америки. Не всю, а ту, где сосредоточены ракетные позиции. И вот запускалось двенадцать спутников, которые решали эту задачу.

Что меня всегда поражало: каждый отдельный спутник мог существовать на орбите три года, но почему-то средний срок работы этих машин в космосе составлял всего три месяца. Как так можно? Стандартно — три месяца, и ни днем больше. Представляете? Вот значатся в госпрограмме двенадцать спутников — и все время нужно поддерживать заданное количество.

Вместо двенадцати запусков в три года осуществлялись десятки запусков в год.

Я начал исследовать этот вопрос, без задания «сверху», просто не мог мириться с таким положением вещей. Стал смотреть, почему все это безобразие происходит. Оказалось, на борту аппаратов было два блока, которые постоянно выходили из строя. Блоки делали в Химках. Тот самый краеугольный камень отечественного космического расточительства.

Довольный своим открытием, я задал вопрос специалистам: «Неужели вы не можете сделать так, чтобы все эти приборы работали одинаково — по три года, как велит технический регламент?» Они молчали как рыбы.

Тогда начальником Третьего главка, отвечающего за космос, был Юрий Николаевич Коптев. Я был с ним лично знаком и принял решение информировать Коптева о чудовищном расточительстве. Говорю: «Ну, сделайте что-нибудь, чтобы не тратить так много денег в пустоту. Неужели вы не можете эти пресловутые блоки довести до такого состояния, чтобы они не ломались?» Он говорит: «Нет, не можем, да и не будем этого делать».

Я был изумлен. В чем причина такой категоричности?

Он понял мое возмущение и поспешил объяснить: «Вот представь себе, мы развернули промышленные мощности под выпуск такого количества спутников в год. Люди приняты, оборудование настроено. Завод круглосуточно работает, производя элементы, осуществляя сборку, увозя готовую продукцию на полигон… А ты предлагаешь все это дело сократить минимум в двенадцать раз! Ты представляешь, какое количество людей мы должны оставить без работы?»

Я был поражен такой стратегией, у меня буквально почва уходила из-под ног. Вроде как я должен бороться с преступным расточительством советского имущества, а тут, получалось, самым большим расточителем является само государство, «сам». Я переживал внутреннюю ломку. Ощущение несправедливости и абсурдности политики и идеологии не давало мне спать спокойно.

Чем сердце успокоилось? (Улыбается.) Я принял для себя решение фокусироваться на том, что я могу изменить, где могу повлиять и принести пользу. И не пытаться бороться с системой. Было ли это проявлением слабости? Означало ли это, что я сдаюсь? Отчасти да. Но при выборе быть раздавленным системой или иметь шанс принести пользу людям я выбрал второе.

Но вернемся к спутникам фоторазведки. При мне создавалось первое, второе, третье, четвертое, пятое поколение спутников, между тем одно оставалось неизменным. Угадаете,