— Мечтатель? позвольте, да как не знать? ясама мечтатель! Иной раз сидишь подле бабушки и чего-чего в голову не войдет.Ну, вот и начнешь мечтать, да так раздумаешься — ну, просто за китайскогопринца выхожу... А ведь это в другой раз и хорошо — мечтать! Нет, впрочем, богзнает! Особенно если есть и без этого о чем думать, — прибавила девушка на этотраз довольно серьезно.

— Превосходно! Уж коли раз вы выходили забогдыхана китайского, так, стало быть, совершенно поймете меня. Ну, слушайте... Но позвольте: ведь я еще не знаю, как вас зовут?

— Наконец-то! вот рано вспомнили!

— Ах, боже мой! да мне и на ум не пришло, мнебыло и так хорошо...

— Меня зовут — Настенька.

— Настенька! и только?

— Только! да неужели вам мало, ненасытный выэтакой!

— Мало ли? Много, много, напротив, оченьмного, Настенька, добренькая вы девушка, коли с первого разу вы для меня сталиНастенькой!

— То-то же! ну!

— Ну, вот, Настенька, слушайте-ка, какая тут выходитсмешная история.

Я уселся подле нее, принял педантски-серьезнуюпозу и начал словно по-писаному:

— Есть, Настенька, если вы того не знаете,есть в Петербурге довольно странные уголки. В эти места как будто незаглядывает то же солнце, которое светит для всех петербургских людей, азаглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этихуглов, и светит на все иным, особенным светом. В этих углах, милая Настенька,выживается как будто совсем другая жизнь, не похожая на ту, которая возле наскипит, а такая, которая может быть в тридесятом неведомом царстве, а не у нас,в наше серьезное-пресерьезное время. Вот эта-то жизнь и есть смесь чего-точисто фантастического, горячо-идеального и вместе с тем (увы, Настенька!)тускло-прозаичного и обыкновенного, чтоб не сказать: до невероятности пошлого.

— Фу! господи боже мой! какое предисловие! Чтоже это я такое услышу?

— Услышите вы, Настенька (мне кажется, яникогда не устану называть вас Настенькой), услышите вы, что в этих углах проживаютстранные люди — мечтатели. Мечтатель — если нужно его подробное определение —не человек, а, знаете, какое-то существо среднего рода. Селится он большеючастию где-нибудь в неприступном углу, как будто таится в нем даже от дневногосвета, и уж если заберется к себе, то так и прирастет к своему углу, какулитка, или, по крайней мере, он очень похож в этом отношении на тозанимательное животное, которое и животное и дом вместе, которое называетсячерепахой. Как вы думаете, отчего он так любит свои четыре стены, выкрашенныенепременно зеленою краскою, закоптелые, унылые и непозволительно обкуренные?Зачем этот смешной господин, когда его приходит навестить кто-нибудь из егоредких знакомых (а кончает он тем, что знакомые у него все переводятся), зачем этотсмешной человек встречает его, так сконфузившись, так изменившись в лице и втаком замешательстве, как будто он только что сделал в своих четырех стенахпреступление, как будто он фабриковал фальшивые бумажки или какие-нибудь стишкидля отсылки в журнал при анонимном письме, в котором обозначается, чтонастоящий поэт уже умер и что друг его считает священным долгом опубликоватьего вирши? Отчего, скажите мне, Настенька, разговор так не вяжется у этих двухсобеседников? отчего ни смех, ни какое-нибудь бойкое словцо не слетает с языкавнезапно вошедшего и озадаченного приятеля, который в другом случае очень любити смех, и бойкое словцо, и разговоры о прекрасном поле, и другие веселые темы? Отчего же, наконец, этот приятель, вероятно недавний знакомый, и при первомвизите, — потому что второго в таком случае уже не будет и приятель другой разне придет, — отчего сам приятель так конфузится, так костенеет, при всем своемостроумии (если только оно есть у него), глядя на опрокинутое лицо хозяина,который в свою очередь уже совсем успел потеряться и сбиться с последнего толкапосле исполинских, но тщетных усилий разгладить и упестрить разговор, показатьи с своей стороны знание светскости, тоже заговорить о прекрасном поле и хотьтакою покорностию понравится бедному, не туда попавшему человеку, которыйошибкою пришел к нему в гости? Отчего, наконец, гость вдруг хватается за шляпуи быстро уходит, внезапно вспомнив о самонужнейшем деле, которого никогда небывало, и кое-как высвобождает свою руку из жарких пожатий хозяина, всяческистарающегося показать свое раскаяние и поправить потерянное? Отчего уходящийприятель хохочет, выйдя за дверь, тут же дает самому себе слово никогда неприходить к этому чудаку, хотя этот чудак в сущности и превосходнейший малый, ив то же время никак не может отказать своему воображению в маленькой прихоти:сравнить, хоть отдаленным образом, физиономию своего недавнего собеседника вовсе время свидания с видом того несчастного котеночка, которого измяли,застращали и всячески обидели дети, вероломно захватив его в плен, сконфузили впрах, который забился наконец от них под стул, в темноту, и там целый час надосуге принужден ощетиниваться, отфыркиваться и мыть свое обиженное рыльцеобеими лапами и долго еще после того враждебно взирать на природу и жизнь идаже на подачку с господского обеда, припасенную для него сострадательноюключницею?

— Послушайте, — перебила Настенька, котораявсе время слушала меня в удивлении, открыв глаза и ротик, — послушайте: ясовершенно не знаю, отчего все это произошло и почему именно вы мне предлагаететакие смешные вопросы; но что я знаю наверное, так то, что все эти приключенияслучились непременно с вами, от слова до слова.

— Без сомнения, — отвечал я с самою серьезнойминой.

— Ну, коли без сомнения, так продолжайте, —ответила Настенька, — потому что мне очень хочется знать, чем это кончится.

— Вы хотите знать, Настенька, что такое делалв своем углу наш герой, или, лучше сказать, я, потому что герой всего дела — я,своей собственной скромной особой; вы хотите знать, отчего я так переполошилсяи потерялся на целый день от неожиданного визита приятеля? Вы хотите знать,отчего я так вспорхнулся, так покраснел, когда отворили дверь в мою комнату,почему я не умел принять гостя и так постыдно погиб под тяжестью собственногогостеприимства?

— Ну да, да! — отвечала Настенька, — в этом идело. Послушайте: вы прекрасно рассказываете, но нельзя ли рассказыватькак-нибудь не так прекрасно? А то вы говорите, точно книгу читаете.