Есть у меня старая бабушка. Я к ней попала ещеочень маленькой девочкой, потому что у меня умерли и мать и отец. Надо думать,что бабушка была прежде богаче, потому что и теперь вспоминает о лучших днях.Она же меня выучила по-французски и потом наняла мне учителя. Когда мне былопятнадцать лет (а теперь мне семнадцать), учиться мы кончили. Вот в это время яи нашалила; уж что я сделала — я вам не скажу; довольно того, что проступок былнебольшой. Только бабушка подозвала меня к себе в одно утро и сказала, что таккак она слепа, то за мной не усмотрит, взяла булавку и пришпилила мое платье ксвоему, да тут и сказала, что так мы будем всю жизнь сидеть, если, разумеется,я не сделаюсь лучше. Одним словом, в первое время отойти никак нельзя было: иработай, и читай, и учись — все подле бабушки. Я было попробовала схитрить одинраз и уговорила сесть на мое место Феклу. Фекла — наша работница, она глуха.Фекла села вместо меня; бабушка в это время заснула в креслах, а я отправиласьнедалеко к подруге. Ну, худо и кончилось. Бабушка без меня проснулась и очем-то спросила, думая, что я все еще сижу смирно на месте. Фекла-то видит, чтобабушка спрашивает, а сама не слышит про что, думала, думала, что ей делать,отстегнула булавку да и пустилась бежать...

Тут Настенька остановилась и начала хохотать.Я засмеялся вместе с нею. Она тотчас же перестала.

— Послушайте, вы не смейтесь над бабушкой. Этоя смеюсь, оттого что смешно... Что же делать, когда бабушка, право, такая, атолько я ее все-таки немножко люблю. Ну, да тогда и досталось мне: тотчас меняопять посадили на место и уж ни-ни, шевельнуться было нельзя.

Ну-с, я вам еще позабыла сказать, что у нас,то есть у бабушкин свой дом, то есть маленький домик, всего три окна, совсемдеревянный и такой же старый, как бабушка; а наверху мезонин; вот и переехал кнам в мезонин новый жилец...

— Стало быть, был и старый жилец? — заметил ямимоходом.

— Уж конечно, был, — отвечала Настенька, — икоторый умел молчать лучше вас. Правда, уж он едва языком ворочал. Это былстаричок, сухой, немой, слепой, хромой, так что наконец ему стало нельзя житьна свете, он и умер; а затем и понадобился новый жилец, потому что нам безжильца жить нельзя: это с бабушкиным пенсионом почти весь наш доход. Новыйжилец как нарочно был молодой человек, нездешний, заезжий. Так как он неторговался, то бабушка и пустила его, а потом и спрашивает «Что, Настенька, нашжилец молодой или нет?» Я солгать не хотела: «Так, говорю, бабушка, не то чтобсовсем молодой, а так, не старик». «Ну, и приятной наружности?» — спрашиваетбабушка

Я опять лгать не хочу. «Да, приятной, говорю,наружности бабушка!» А бабушка говорит: «Ах! наказанье, наказанье! Я этовнучка, тебе для того говорю, чтоб ты на него не засматривалась. Экой веккакой! поди, такой мелкий жилец, а ведь тоже приятной наружности: не то встарину!»

А бабушке все бы в старину! И моложе-то онабыла в старину, и солнце-то было в старину теплее, и сливки в старину не такскоро кисли, — все в старину! Вот я сижу и молчу, а про себя думаю: что же этобабушка сама меня надоумливает, спрашивает, хорош ли, молод ли жилец? Да толькотак, только подумала, и тут же стала опять петли считать, чулок вязать, а потомсовсем позабыла.

Вот раз поутру к нам и приходит жилец,спросить о том, что ему комнату обещали обоями оклеить. Слово за слово, бабушкаже болтлива, и говорит: "Сходи, Настенька, ко мне в спальню, принесисчеты. Я тотчас же вскочила, вся, не знаю отчего, покраснела, да и позабыла,что сижу пришпиленная; нет, чтоб тихонько отшпилить, чтобы жилец не видал, —рванулась так, что бабушкино кресло поехало. Как я увидела, что жилец всетеперь узнал про меня, покраснела, стала на месте как вкопанная да вдруг изаплакала, — так стыдно и горько стало в эту минуту, что хоть на свет неглядеть! Бабушка кричит: «Что ж ты стоишь?» — а я еще пуще... Жилец, какувидел, увидел, что мне его стыдно стало, откланялся и тотчас ушел!

С тех пор я, чуть шум в сенях, как мертвая.Вот, думаю, жилец идет, да потихоньку на всякий случай и отшпилю булавку.Только все был не он, не приходил. Прошло две недели; жилец и присылает сказатьс Феклой, что у него книг много французских и что все хорошие книги, так чтоможно читать; так не хочет ли бабушка, чтоб я их ей почитала, чтоб не былоскучно? Бабушка согласилась с благодарностью, только все спрашивала,нравственные книги или нет, потому что если книги безнравственные, так тебе,говорит, Настенька, читать никак нельзя, ты дурному научишься.

— А чему ж научусь, бабушка? Что там написано?

— А! говорит, описано в них, как молодые людисоблазняют благонравных девиц, как они, под предлогом того, что хотят их взятьза себя, увозят их из дому родительского, как потом оставляют этих несчастныхдевиц на волю судьбы и они погибают самым плачевным образом. Я, — говоритбабушка, — много таких книжек читала, и все, говорит, так прекрасно описано,что ночь сидишь, тихонько читаешь. Так ты, говорит, Настенька, смотри, их непрочти. Каких это, говорит, он книг прислал?

— А все Вальтера Скотта романы, бабушка.

— Вальтера Скотта романы! А полно, нет ли туткаких-нибудь шашней? Посмотри-ка, не положил ли он в них какой-нибудь любовнойзаписочки?

— Нет, говорю, бабушка, нет записки.

— Да ты под переплетом посмотри; они иногда впереплет запихают, разбойники!..

— Нет, бабушка, и под переплетом нет ничего.

— Ну то-то же!

Вот мы и начали читать Вальтер-Скотта и вкакой-нибудь месяц почти половину прочли. Потом он еще и еще присылал, Пушкинаприсылал, так что наконец я без книг и быть не могла и перестала думать, как бывыйти за китайского принца.

Так было дело, когда один раз мне случилосьповстречаться с нашим жильцом на лестнице. Бабушка за чем-то послала меня. Оностановился, я покраснела, и он покраснел; однако засмеялся, поздоровался, обабушкином здоровье спросил и говорит: «Что, вы книги прочли?» Я отвечала: «Прочла».«Что же, говорит, вам больше понравилось?» Я и говорю: «Ивангое да Пушкинбольше всех понравились». На этот раз тем и кончилось.

Через неделю я ему опять попалась на лестнице.В этот раз бабушка не посылала, а мне самой надо было за чем-то. Был третийчас, а жилец в это время домой приходил.

«Здравствуйте!» — говорит. Я ему:«Здравствуйте!»

— А что, говорит, вам не скучно целый деньсидеть вместе с бабушкой?

Как он это у меня спросил, я, уж не знаюотчего, покраснела, застыдилась, и опять мне стало обидно, видно оттого, что уждругие про это дело расспрашивать стали. Я уж было хотела не отвечать и уйти,да сил не было.