— Знаю, Настенька, знаю! — вскричал я, неудерживая более своего чувства. — И теперь знаю больше, чем когда-нибудь, что ядаром потерял все свои лучшие годы! Теперь это я знаю, и чувствую больнее оттакого сознания, потому что сам бог послал мне вас, моего доброго ангела, чтобсказать мне это и доказать. Теперь, когда я сижу подле вас и говорю с вами, мнеуж и страшно подумать о будущем, потому что в будущем — опять одиночество,опять эта затхлая, ненужная жизнь; и о чем мечтать будет мне, когда я уже наявуподле вас был так счастлив! О, будьте благословенны, вы, милая девушка, за то,что не отвергли меня с первого раза, за то, что уже я могу сказать, что я жилхоть два вечера в моей жизни!

— Ох, нет, нет! — закричала Настенька, ислезинки заблистали на глазах ее, — нет, так не будет больше; мы так нерасстанемся! Что такое два вечера!

— Ох, Настенька, Настенька! знаете ли, какнадолго вы помирили меня с самим собою? знаете ли, что уже я теперь не буду осебе думать так худо, как думал в иные минуты? Знаете ли, что уже я, можетбыть, не буду более тосковать о том, что сделал преступление и грех в моейжизни, потому что такая жизнь есть преступление и грех? И не думайте, чтоб явам преувеличивал что-нибудь, ради бога, не думайте этого, Настенька, потому чтона меня иногда находят минуты такой тоски, такой тоски... Потому что мне уженачинает казаться в эти минуты, что я никогда не способен начать жить настоящеюжизнию; потому что мне уже казалось, что я потерял всякий такт, всякое чутье внастоящем, действительном; потому что, наконец, я проклинал сам себя; потомучто после моих фантастических ночей на меня уже находят минуты отрезвления,которые ужасны! Между тем слышишь, как кругом тебя гремит и кружится вжизненном вихре людская толпа, слышишь, видишь, как живут люди, — живут наяву,видишь, что жизнь для них не заказана, что их жизнь не разлетится, как сон, каквидение, что их жизнь вечно обновляющаяся, вечно юная и ни один час ее непохожна другой, тогда как уныла и до пошлости однообразна пугливая фантазия, рабатени, идеи, раба первого облака, которое внезапно застелет солнце и сожметтоскою настоящее петербургское сердце, которое так дорожит своим солнцем, — ауж в тоске какая фантазия! Чувствуешь, что она наконец устает, истощается ввечном напряжении, эта неистощимая фантазия, потому что ведь мужаешь, выживаешьиз прежних своих идеалов: они разбиваются в пыль, в обломки; если ж нет другойжизни, так приходится строить ее из этих же обломков. А между тем чего-тодругого просит и хочет душа! И напрасно мечтатель роется, как в золе, в своихстарых мечтаниях, ища в этой золе хоть какой-нибудь искорки, чтоб раздуть ее,возобновленным огнем пригреть похолодевшее сердце и воскресить в нем снова все,что было прежде так мило, что трогало душу, что кипятило кровь, что вырывалослезы из глаз и так роскошно обманывало! Знаете ли, Настенька, до чего я дошел?знаете ли, что я уже принужден справлять годовщину своих ощущений, годовщинутого, что было прежде так мило, чего в сущности никогда не бывало, — потому чтоэта годовщина справляется все по тем же глупым, бесплотным мечтаниям, — иделать это, потому что и этих-то глупых мечтаний нет, затем, что нечем ихвыжить: ведь и мечты выживаются! Знаете ли, что я люблю теперь припомнить ипосетить в известный срок те места, где был счастлив когда-то по-своему, люблюпостроить свое настоящее под лад уже безвозвратно прошедшему и часто брожу кактень, без нужды и без цели, уныло и грустно по петербургским закоулкам иулицам. Какие все воспоминания! Припоминается, например, что вот здесь ровногод тому назад, ровно в это же время, в этот же час, по этому же тротуарубродил так же одиноко, так же уныло, как и теперь! И припоминаешь, что и тогдамечты были грустны, и хоть и прежде было не лучше, но все как-то чувствуешь,что как будто и легче, и покойнее было жить, что не было этой черной думы,которая теперь привязалась ко мне; что не было этих угрызений совести,угрызений мрачных, угрюмых, которые ни днем, ни ночью теперь не дают покоя. Испрашиваешь себя: где же мечты твои? и покачиваешь головою, говоришь: какбыстро летят годы! И опять спрашиваешь себя: что же ты сделал с своими годами?куда ты схоронил свое лучшее время? Ты жил или нет? Смотри, говоришь себе,смотри, как на свете становится холодно. Еще пройдут годы, и за ними придетугрюмое одиночество, придет с клюкой трясучая старость, а за ними тоска иуныние. Побледнеет твой фантастический мир, замрут, утонут мечты твои иосыплются, как желтые листья с деревьев... О, Настенька! ведь грустно будетоставаться одному, одному совершенно, и даже не иметь чего пожалеть — ничего,ровно ничего... потому что все, что потерял-то, все это, все было ничто,глупый, круглый нуль, было одно лишь мечтанье!

— Ну, не разжалобливайте меня больше! —проговорила Настенька, утирая слезинку, которая выкатилась из глаз ее. — Теперькончено! Теперь мы будем вдвоем; теперь, что ни случись со мной, уж мы никогдане расстанемся. Послушайте. Я простая девушка, я мало училась, хотя мне бабушкаи нанимала учителя; но, право, я вас понимаю, потому что все, что вы мнепересказали теперь, я уж сама прожила, когда бабушка меня пришпилила к платью.Конечно, я бы так не рассказала хорошо, как вы рассказали, я не училась, —робко прибавила она, потому что все еще чувствовала какое-то уважение к моейпатетической речи и к моему высокому слогу, — но я очень рада, что высовершенно открылись мне. Теперь я вас знаю, совсем, всего знаю. И знаете что?я вам хочу рассказать и свою историю, всю без утайки, а вы мне после за тодадите совет. Вы очень умный человек; обещаетесь ли вы, что вы дадите мне этотсовет?

— Ах, Настенька, — отвечал я, — я хоть иникогда не был советником, и тем более умным советником, но теперь вижу, чтоесли мы всегда будем так жить, то это будет как-то очень умно, и каждый другдругу надает премного умных советов! Ну, хорошенькая моя Настенька, какой жевам совет? Говорите мне прямо; я теперь так весел, счастлив, смел и умен, чтоза словом не полезу в карман.

— Нет, нет! — перебила Настенька, засмеявшись,— мне нужен не один умный совет, мне нужен совет сердечный, братский, так, какбы вы уже век свой любили меня!

— Идет, Настенька, идет! — закричал я ввосторге, — и если б я уже двадцать лет вас любил, то все-таки не любил бысильнее теперешнего!

— Руку вашу! — сказала Настенька.

— Вот она! — отвечал я, подавая ей руку.

— Итак, начнемте мою историю!

— Половину истории вы уже знаете, то есть вызнаете, что у меня есть старая бабушка...

— Если другая половина так же недолга, как иэта... — перебил было я засмеявшись.

— Молчите и слушайте. Прежде всего уговор: неперебивать меня, а не то я, пожалуй, собьюсь. Ну, слушайте же смирно.