— Может тебя, как больного в санчать определить? Азарову похлопотать не сложно будет.

— Ты бы лучше нашёл выход отсюда не через грот, — стону.

— Да есть он, Андрюш, — признался Фёдор, затылок зачесав. — Да только копать придётся снаружи. А это, сам понимаешь, подозрительно будет.

— И куда выходит?

— Когда поместье стояло, у нас беседка особая была с подвалом на утёсе. Но потом всё с землёй сравняли. А теперь там пост.

— Засада, — вздыхаю.

— Ну не совсем. Попросишься туда в караул, во время смены можем и покопать. А потом замаскируем, — предлагает дворецкий, и за собой зовёт. — Пошли, покажу.

За мехара зашли и правее двинули по стенке неровной. Порода здесь острая, будто плавилась и стекала, как по дереву смола. А дальше ниша завешенная палаткой, которую я ещё не изучал.

Фёдор отодвинул полог и показал дверь буквально в камень впаянную. На ней замок навесной, приваренный на совесть.

— Раньше наверху закрывалось. Это уже я сделал от греха подальше, — комментирует и ключ из небольшой ниши достаёт. Открывает замок, затем дверь дёргает, со скрипом отворяя.

Тоннель кирпичом выложен, лестница бетонная вверх, на шестой ступени земля, а выше и вовсе всё засыпано.

— Мда, работы непочатый край, — говорю устало.

— Глаза боятся, руки делают, — парировал Фёдор.

— И то верно, — ответил, вспоминая, как днище броненосца японского вспарывал.

— Я ж не просто так замок здесь сообразил. От воров подальше, — продолжил дворецкий и повёл меня ещё правее.

Опустился на землю дед, руками песок разметал, обнажая деревянную заслонку. Дёрнул за верёвку, и крышку поднял. А там ящик, в каких боеприпасы обычно хранят.

— Это наследство твоё, барин, — прокомментировал и добавил загадочно: — сам отворяй.

Со знанием дела открыл шпингалеты армейские, поднял крышку ящика и чуть воздухом не подавился.

Слитки золотые с одной стороны, бумаги какие–то, купюры и мешочки с другой. Приоткрыл один мешочек. А там камушки прозрачные поблёскивают, похоже, бриллианты.

Закрыл крышку с грохотом. Чувства противоречивые.

— Дед, почему я всё это время каждую копейку считал? — Выдавил с досады. — Ладно я, ты сам хлебом и водой перебивался. В быте, как нищий, оттого здоровья сколько здесь оставил⁈

Посмотрел на меня Фёдор наставнически так. Вот прям как отец родной. И ответил на выдохе:

— Так надо было, Андрюш. В слабости и нищете угрозы в нас не видели и жить давали дальше. А теперь мы и не спросим, ведь так?

— Знать бы у кого спрашивать.

— А ты не горячись, навык оттачивай. На тебе весь Владивосток, — заявляет с ухмылкой Фёдор.

— А гвардия?

— Видят они не дальше своего носа. Поэтому, как накроет их, поздно будет.

— О чём ты, дед?

— О том Фиолетовом, что «Шрапнельщиком» зовут. Выжидает он…

Вот послушаешь иной раз деда, мурашки по коже.

* * *

Владивосток. Трактир «Бристоль» у бухты Сухопутная.

15 июля 1905 года по старому календарю. Суббота.

Неделю спустя меня всё ещё ищут, не давая высунуть и носа!

19:36 по местному времени.

Как и обещала Небесная, столица Приморья постепенно превращается в крепость с регулярным прибытием эшелонов с новыми войсками, боеприпасами и орудиями. Гражданских всё меньше. Казаков, гусар и ополченцев всё больше. А кабаков по пальцам пересчитать.

Вот и в свой выходной, когда всё–таки решил отвлечься, поддавшись уговорам товарищей, видишь одни и те же ненавистные рожи.

Меха–гвардеец Илья с друзьями из гусарского столичного лейб–гвардейского полка своим присутствием сразу испортил всё настроение. А его заносчивые товарищи в красных мундирах элитных кавалеристов только добавили напряжённости. Потому что смотрят на гусаров хабаровского полка в серых мундирах свысока.

И как назло пришлось усаживаться неподалёку на свободные места. Столы заняты офицерами со всех родов войск. Моряки, артиллеристы, все друг на друга косятся и пьют свою брагу.

— Может, пойдём отсюда? — Шепчу на ухо Михаилу.

— Испугались конфликтов, сударь? — Цепляет в ответ светловолосый ходок.

— Нисколько, — заявляю.

— Вот и славно, — отвечает с ухмылкой, одаривая невозмутимым взглядом красные мундиры. — Андрей Константинович, присаживайтесь с гордо поднятым лицом. Как князю и положено.

Надо отдать должное гусару, умеет подчеркнуть нужные детали.

Вадим покривился лишь. Его вчера только с госпиталя выписали. А вот казак Степан сам оттуда сбежал, теперь пугает всех своим безобразным от ожогов лицом.

Хотя кого здесь пугать? Барышни на поездах сбежали. Даже обслуга в трактире — две женщины матёрые, которые в мамы нам годятся, да трое работников: дед, отец и сын.

Обменялись взглядами с Ильёй, когда я присел за деревянный стол. Уже нет такого негодования в его глазах, скорее тревога. Уверен, по всей меха–гвардии ходит молва, что я от награды императорской отказался. Всем им немыслимо подобное.

А я вот думаю, Небесная могла бы и разъяриться да на гауптвахту посадить.

Но увы. Японский флот у неё, как кость в горле, думать о прочем мешает.

— Два средних броненосца, похоже, дали течь, — слышу сквозь гам, как Илья своим рассказывает разгорячённо и с восторгом. — Япошки едва успели на мель их посадить. Из четырёх крупнейших броненосцев один не на ходу, второй без главного калибра остался. Медведь разве что на мачтах, как обезьяна, не висел. Но подшутил над японцами выше всяких похвал, заставив их и бухту минировать, где они сами сидят. В результате ещё один корабль у дураков подорвался. Итого пять броненосцев, как не бывало. Это поумерит их пыл.

Делаю вид, что слушаю своих товарищей, скромно попивая из крупной кружки.

Надо признать, разведка у гвардии работает хорошо. А я всё сомневался, достаточно ли расковырял вражьи корыта или нет.

— Я ж вас что собрал, братцы, — настойчиво