ты превратишься в холодного чинушу-бюрократа, я первый буду тебя презирать, как последнего подонка!

Белопольцев не считал Славу Котикова своим другом и не раз критиковал его на актерских собраниях за пошлость манер и пристрастие к алкоголю. Его жирные поцелуи и громкий, развязный голос были ему неприятны, но, будучи человеком мягким, доброжелательным и сердечным, он крепко пожал руку однокашника и клятвенно пообещал ему не превращаться в чинушу и холодного бюрократа.

Прошли месяцы, и Белопольцев освоился со своей новой должностью. Первое время он очень томился без театра с его привычной возбуждающей атмосферой, нервничал и тосковал, вспоминая мрачные предсказания тех, кто полагал, что «теперь парень творчески кончился», а потом втянулся в работу с ее ежедневными тревогами и заботами, и тоска его притупилась.

Однажды, когда Белопольцев, запершись в своем кабинете, дверь которого выходила прямо в коридор (приемной с секретарем ему не полагалось), писал очередной доклад «Об итогах и перспективах» для начальника управления, в дверь сильно и резко постучались. Чертыхаясь про себя, Белопольцев поднялся из-за стола и отворил дверь. В кабинет ввалился Слава Котиков. Лицо у него было бледное, волосы растрепанные, глаза выпученные.

— Привет, Гришка! — сказал Слава Котиков и торопливо поцеловал Белопольцева в ухо. — Вместилище, брат, у тебя, как у Сарданапала. — прибавил он, оглядывая более чем скромный белопольцевский кабинет с двумя дешевыми стульями и канцелярским столом о двух тумбах.

— Извини Слава, я сейчас очень занят! — мягко сказал Белопольцев — Доклад, понимаешь, составляю для начальства. И уже опаздываю. Давай как-нибудь вечерком после спектакля встретимся, потолкуем о жизни подробно.

Слава Котиков нахмурился, с презрением посмотрел на заведующего отделом театров и погрозил ему пальцем:

— Ты эти бюрократические увертки брось, брат!

И тут Белопольцев заметил, что Слава сильно пьян. Отсюда и бледность лица, и очумелые, шалые глаза, и растрепанные волосы…

«Безобразие какое! — подумал Белопольцев — Средь бела дня! И в таком виде еще является в управление культуры!»

Он сделал строгое лицо и сказал:

— Ну, что у тебя, говори!

Вместо ответа Слава Котиков приоткрыл дверь в коридор и ткнул пальцем.

— Гляди туда! Видишь?

Белопольцев посмотрел и увидел, что в коридоре на диване для посетителей сидит пожилая официантка в голубом форменном платье с белым передником с кружевной наколкой на голове. Лицо у нее было каменное, тонкие губы твердо сжаты. Вся ее фигура, поза, выражение лица говорили: «Я не уйду отсюда, пока не добьюсь своего!»

— Хороша зверюга? Ты на рот, на губы погляди! Такая, брат, самой леди Макбет сто очков вперед даст! (Тут голос у Славы Котикова дрогнул) Я уже час с ней хожу. Под конвоем! А ты — «как-нибудь вечерком», «потолкуем о жизни»… Вот она, жизнь! Какая она есть! Гляди на этот реализм, Гриша, из своего бюрократического гнездышка, гляди!

— Ничего не понимаю! В чем, собственно, дело?

— Ну, понимаешь, забежал в «Аврору». Думал, выпью сто граммов, закушу килькой. Выпил. А потом — черт его знает, как это получалось! — бросило меня со страшной силой на крымскую мадеру. К мадере заказал филе миньон с грибами. Только выпил мадеры, подсел один с радио, некто Пламенеев, бывший актер, сейчас работает диктором. Роскошный парень, я тебя с ним обязательно сведу. Пришлось снова водки попросить. Обратным ходом выпили с Пламенеевым под салатик «оливье». А потом он ушел, а я еще пива выпил и кофе с коньяком «четыре звездочки». Ну, затмение какое-то нашло. Понимаешь! Не рассчитал! Понимаешь? Хотел счет подписать — не поверила. Поехала со мной на такси к Малоедову — он недалеко от «Авроры» живет, — я надеялся у его мадам перехватить. Но не дала и даже прочитала нотацию! За такси она (Слава Котиков показал глазами на неподвижную официантку) заплатила. Страшно ругалась, но заплатила! От Малоедова пошли пешком назад. Думал, встречу кого-нибудь — одолжу. Как на грех, хоть бы одна знакомая собака навстречу! И вдруг меня осенило: вспомнил про тебя. Ты же заведующий отделом театров, ты обязан проявить чуткость и внимание к талантливому актеру. Тем более, что я уже опоздал на репетицию. Выручай, Гришка, если ты окончательно тут не закис и не обюрократился!

Слушая этот монолог, Белопольцев весь кипел от возмущения и гнева.

«Сейчас выгоню его воя из кабинета, — думал он, кусая губы, — назову на «вы» и выгоню! И все скажу прямо в лицо. И в театр позвоню: пусть с ним делают, что хотят!»

Однако, когда Слава Котиков закончил свой монолог, заведующий отделом театров глухо спросил его:

— Сколько тебе надо?

— Дай семьдесят рублей! Сюда такси войдет. И чаевые этой тигрице!

Белопольцев пошарил в карманах и обнаружил лишь две смятые десятки и одну новенькую пятерку.

— На двадцать пять рублей! Все, что у меня есть при себе. И уходи, пожалуйста Мне доклад надо кончать, и тоже опаздываю!..

— Ты что, очумел? — с искренним недоумением сказал Слава Котиков. — Какой может быть доклад, когда тут артист пропадает! Ты что, хочешь, чтобы она меня в милицию отвела? Меня, Ростислава Котикова?! Ты что, этого хочешь, заведующий отделом театров?!

— Правильно сделает, если отведет тебя в милицию!

— Ах, вот как вы заговорили, Григорий Петрович! Тогда все ясно Одним холодным бюрократом на свете стало больше! Прощайте, товарищ Белопольцев!

Слава Котиков гордо поднял плечи и вышел, сильно хлопнув дверью.

Белопольцев сел за стол и попытался снова заняться докладом, но сосредоточиться не мог: в голове была каша, мысли путались. Зазвонил телефон. Леночка, секретарь начальника управления, сказала в трубку, что Петр Иванович спрашивает, как с докладом, просит зайти к нему.

Когда Белопольцев вошел в приемную начальника управления, он увидел сидящих рядом в креслах для посетителей Славу Котикова и официантку. С тем же каменным лицом она глядела прямо перед собой, и вся ее фигура по прежнему выражала непреклонное упорство.

Белопольцев отступил в коридор и оттуда поманил к себе пальнем Славу. Тот вышел к нему И сейчас же в коридоре появилась официантка и заняла удобную для наблюдения позицию. Повернувшись к ней спиной, заведующий отделом театров нежно взял Славу под руку и, деланно улыбаясь (чтобы проходившие по коридору сотрудники ничего не заметили), сказал свирепым шепотом:

— Сию же минуту уходи из управления!

— И не подумаю! Я записался к «нему» на прием. И я «ему» все скажу!

— Ты себя погубишь, дурак ты этакий! Тебя из театра выгонят!

— А я сам не желаю работать в театре, которым руководят такие холодные бюрократы, как Гришка Белопольцев! Выскажусь, оставлю ему счет и… убегу! Не