— Я медленно, нежными движениями натягиваю латекс… ные перчатки, чтобы ухватить вас за… Проклятье, я же не уролог! Надо переучиваться, — наигранно сокрушаюсь я и рявкаю: — Что вам нужно? Беспокоят вставные зубы? Это не ко мне: я могу выбить или удалить, вставлять — не мой профиль.

— Без мамы моей ты совсем дерзкая, да? Ты хоть в курсе, что лечит уролог? Или этого в романсах не было?

— Я закончила мед и прекрасно знакома с анатомией. Если у вас проблемы по этой линии, я с удовольствием передам контакты знакомого врача вашей маме. Еще вопросы?

— Это у меня вопрос: что тебе от меня нужно, моль? Решила зайти с другой стороны? Я тебя раскусил Яна! Как там? Левина?

Ну надо же! И имя даже запомнил.

— Если еще есть, чем кусать, тогда можете записаться ко мне на прием через администратора, — холодно отвечаю я.

— Совсем гордость потеряла? — усмехается Герман. — На все готова, лишь бы встретиться?

— Кажется, это не я вам позвонила, а вы мне. Не понимаю сути претензий.

— Ну разумеется… И перчатки ты у мамы оставила тоже нечаянно? Вовсе не для того, чтобы мне пришлось их тебе везти?

Так вот они где!

Ах, ты шельма Роза Моисеевна!

Я все утро их искала, думала, что выронила из кармана. Я — известная растеряша, и перчатки кладу только в пальто. И не спохватилась вчера, лишь потому что довезли на машине.

Значит, ушлая бабусенция стянула перчатки.

— Ну сработало же, — елейно отвечаю я, задавив в себе желание напомнить мужику, что существует доставка. — И что? Привезете? Я в благодарность прочитаю вам стихи любимого поэта…

В трубке раздается кашель.

Это он еще не знает, что мой любимый поэт — наш городской современник Федул Жадный. А любимый стих: «Всю ночь дрочил, отнялся средний палец, мне тридцать лет, а я — пиздострадалец».

Да, мама всегда говорила, что я не романтичная…

— В качестве благодарности я бы хотел тебя никогда больше не слышать.

— Нет проблем, Герман. Вы меня можете даже не видеть! — искренне радуюсь я. — Если уж моя шкурка при вас, вы можете просто завезти ее на ресепшн в мою клинику. Мне передадут.

— Прекрасно. Если и ты и дальше не будешь маячить у меня перед глазами, я, так и быть, к новому году подарю тебе томик Чехова, чтоб ты и прозу осиляла. Пение — определенно не твое, подозреваю, что и декламация стихов — тоже.

Дверь в кабинет открывается, и в проеме появляется наша блаженная администратор Таня:

— Яна Михайловна, к вам пациент по записи…

Перебивая Таню, раздается сочный баритон:

— Солнышко, ты меня ждала?

Это один из любимейших клиентов и близкий друг — Демид Артемьев. С зубами у него все хорошо, ко мне он таскается на чистку раз в год, ибо жуткий курильщик.

— Что это у тебя за кот Базилио? — сварливо уточняет Герман в трубке.

Нихрена не слепой Демид шарит по мне довольным взглядом завзятого бабника.

— Ты так заводишь меня в этой форме…

Таня, стыдливо пискнув, исчезает за дверью. Ничего, Артемьев по девчонке тоже пройдется. Редкая дева не падает к нему в объятья.

— Что там у тебя происходит? — ерепенится Бергман.

— Ну мы с вами договорились, да? — быстренько подтверждаю я в трубку. — Оставите у администратора. Заранее спасибо за доставку! Я высоко ценю ваш сервис!

И не дав Гере ничего сказать, я сбрасываю звонок.

— Бессовестный! Зачем смутил нашу Таню? Она и так не от мира сего!

Демид, усевшийся в кресло, мурлыкает:

— Не могу устоять, у нее так мордочка покраснела, а ведь я даже не успел ей комплимент отвесить.

Чуть не заржала. Демидовские комплименты — это отдельный вид искусства. Один раз выслушаешь, и как будто тебя поимели.

— Ладно, открывай рот, Дон Жуан, — натягиваю я маску.

Спустя тридцать минут, вставив Артемьеву капу с фторолаком, в основном, чтоб его заткнуть, ибо у меня от хохота уже руки трясутся, я выползаю из кабинета, отдать запись на ресепшн, чтобы все внесли в систему, и вижу, что Таня шарится по полу.

— Чего ты?

— Ой, Яна Михайловна! У макета зуб открутился…

Бедный Йорик. Так мы звали черепушку — наглядный материал. У него зубы навинчивающиеся, и каждый раз, когда приводят ребенка, мы потом эти зубы по всей приемной собираем.

Крякнув от неприятных ощущений в ушибленной заднице, я принимаю неблагородную позу страуса и пытаюсь разглядеть беглеца.

Ни хрена не вижу. Зато чувствую холодок сквозняка из открывшейся входной двери.

— А тут ничего так, миленько! Красиво даже!

Ну разумеется! Когда ж еще прийти Бергману, как не когда я стою раком!

В целом, в мешковатой бледно-зеленой робе, шапочке и маске на всю мордень я должна выглядеть ничуть не хуже своего вчерашнего маскарада. Может, он меня даже не узнает.

Выпрямляюсь и опять ловлю взгляд на своей заднице. В этот раз не удивленный, а вполне заинтересованный.

— Мне нужно оставить для Левиной, — он кладет перчатки на стойку, все еще пялясь туда, где недавно натягивалась ткань. Кобель.

Я уже хочу вернуться в кабинет, как меня сдает дурная Таня.

— Так вот же, Яна Михайловна, — она выныривает из-под стола и тычет в меня пальцем.

И в кого она у нас такая тупенькая?

Лицо Германа меняется. Он прищуривается на меня, словно подозревает, будто в позе "зю" я стояла с момента его звонка и в ожидании его появления. Так сказать, чтобы красануться по полной.

Но он не успевает ничего сказать, потому что Артемьеву надоедает сидеть с капой, и он стучит по подлокотнику и издает дикое мычание.

Метнувшись к нему, я вытаскиваю штуковину, а он строит мне рожу и стискивает в объятьях.

— Это что такое? — заглядывает наглая Бергманская рожа в кабинет, куда его не приглашали.

Демидов и