Выхожу на улицу, оставляя мужичонку валяться в углу под почтовыми ящиками. Мужик стонет, не в силах вымолвить ни слова. Хорошо я его «задел», право слово – хорошо! А Фенечка балансирует на плече, трется мордочкой о мою щеку. Чем лучше я узнаю людей, тем больше люблю кошек. Мне нравятся и кошачья независимость, и когда, как сейчас, мокрым носиком в щеку. Нравятся мягкие лапки, в которых прячутся острые коготки. Нравится потусторонний взгляд зрачков-черточек. Я люблю кошек и не люблю людей. Пожалуй, кроме родителей и давно погибшего брата, нечто похожее на влюбленность я испытывал лишь в ранней юности к девушке Светлане, и Фрейд здесь совершенно ни при чем, то чувство абсолютно не имело половой подоплеки.

Витас вышел навстречу, помог – взял «дипломат», открыл передо мной дверцу. Освободившейся от чемоданчика рукой я пересадил Фенечку с погона на грудь и занял свое место в машине.

Витас воспринял появление Фенечки без всяких лишних эмоций. Полагаю, он бы не выказал особого удивления, появись я из-за угла, скажем, в обнимку с удавом.

Олеся, в отличие от Витаса, посчитала необходимым промурлыкать: «Ути-пуси, какой котеночек, какая прелесть!» Губы Олеси улыбнулись, но глаза излучали обычный равнодушно-расчетливый холодок.

Устроившись в кресле, пристроив палку между колен, я хорошенько размахнулся и залепил даме за рулем звонкую пощечину. Тыльной стороной ладони стер улыбку с красивого лица, высек сноп злобных искорок из ледяных глаз и спросил тихо, вежливо: «Кто работал товарища майора?» Ее губы снова улыбнулись, вызывающе и дерзко, а острый кончик розового язычка слизнул смазанную помаду. «Я», – ответила Олеся. Плохо работала, стерва! Подумаешь, уложила в постель мента через два часа после якобы случайного знакомства в метро, тоже мне достижение! Ну, совратила образцового семьянина, разговорила Колю на темы героических мусорских будней – и чего? А ничего! Про многое он ей рассказал, в том числе и про исчезновение писателя упомянул. О рукописи смолчал. Его право умалчивать, ее обязанность влезать в душу и работать тему. Почему я узнаю о существовании машинописного романа сегодня из беззубых уст Музы Михайловны, а не вчера из телефонной беседы с питерцами накануне отъезда?

Я гладил Фенечку и слушал оправдания Олеси. Сзади виновато сопел в затылок Витас. Громко сопел, подхалим. Мысленно я разжаловал Витаса из дважды молодца в просто молодчину. Не терплю подхалимаж, хотя с услужливыми молодчинами и проще работается, чем с самолюбивыми личностями вроде Олеси. Не желает мадам признавать собственных оплошностей, толкает речь в свое оправдание, позабыла, что кнут, в отличие от пряника, не бывает виртуальным. Хотел ограничиться пощечиной, однако вижу – придется еще поучить дамочку, обломать как следует.

Медленно, не спеша, беру даму за горло. В буквальном смысле. Сжимаю пальцами ее нежную шею, перекрываю доступ воздуха в легкие. Олеся не сопротивляется. Сидит, выпучив глаза, царапая маникюром оплетку рулевого колеса. Хоть чего-то соображает, уже плюс, уже не безнадежна. Рискнула бы оказать сопротивление, и я бы ее убил.

Довожу женщину до состояния обморока. Красивые глаза Олеси мутнеют, из уголка рта течет слюна. Отпускаю. Олеся падает лбом на руль, а я чешу Фенечку за ушком, жду, когда телка очухается. Фенечка урчит от удовольствия, похрюкивая, как поросенок. Хорошая моя кошечка, очень хорошая девочка, ребенок кошачий.

Олеся хрипло вздохнула, оттолкнулась от рулевого колеса, выгнула спину, запрокинула голову. «Погнали», – распорядился я. «Куда?» – спросила Олеся, наслаждаясь свободным дыханием. «К Неве, котенка топить буду». Поворот ключа в замке зажигания, и «Волга» трогается с места.

Восьмой час. Город ожил, горожане спешат на работу. У них сутки разделены на три части: работа, не работа, сон. Мы – другие.

Набережная пустынна. Вдоль потока воды, гранитным этажом выше, поток машин. У парапета одинокий пенсионер забрасывает в невские воды леску с крючком и поплавком. Неужели надеется на улов? Удилище у рыбака ого-го, способно выдержать вес молодого кита.

Я попросил Олесю остановиться подальше от рыбака. Попросил, а не приказал. Лидер обязан прощать, иначе останется в гордом одиночестве, вроде этого придурка-рыболова. С величайшей осторожностью я передал Фенечку Витасу. Пушистая девочка цеплялась коготками, не хотела меня отпускать, маленькая. Поняла, кошечка, кто ее спаситель и на кого рассчитывать в этой жизни. Понятливая попалась скотинка. Единожды молодчина Витас тоже понятливый, шутку с котенком-утопленником воспринял как шутку, догадался, зачем на самом деле приехали к пустынной набережной, и в обмен на кошечку вручил мне трубку мобильника. Я вышел из машины, подошел ближе к воде, набрал длинный, начинающийся с единицы телефонный номер. Справа – фигурка рыбака, слева – притормозившая «Волга», за спиной – вода, пешеходам на другой стороне улицы плевать на летчика с мобилой возле уха, авто проносятся мимо, создают необходимый звуковой фон, глушат и без того тихий мой голос.

Вообще-то я совершенно напрасно страхуюсь от случайных ушей. Руководствуюсь более привычкой, чем логикой. Витас и Олеся сами до коликов боятся нечаянно подслушать мои телефонные переговоры, а досужий свидетель, ежели и услышит чего, гарантирую – не поймет ни слова. В принципе, не страшны и слухачи на прослушке эфира. Пусть спецслужбы меня пишут, вряд ли в штате спецуры найдется толмач, владеющий языком, на котором общались древние скифы. Не существующие у степных кочевников понятия я легко заменяю румынскими или венгерскими словами, эти словечки штатный переводчик, может, и поймет, а толку-то? Ну, переведет полиглот нечто типа: «...полицейский... роман... майор...», ну и что? Ну, допустим, вдруг спецы заинтересуются тарабарщиной, так и пусть! Наши информаторы крепко сидят во властных структурах, мы контролируем ситуацию, мы всегда ее контролировали. Наш стиль работы предельно жесткий, меры пресечения вредных тенденций, как правило, самые радикальные. Откровенно признаюсь – я сейчас мог бы и не звонить никуда, и без трепотни по-скифски инструкции с маковки иерархической пирамиды очевидны: всех, кто читал рукопись объекта, выявить, затем устранить. Саму рукопись, разумеется, добыть любой ценой. Разбираться с содержанием писанины Рекрута будем позже. Что и зачем он насочинял, в настоящий момент вопросы второстепенные... А, кстати, интересная мыслишка промелькнула: какой из вопросов важнее – ЧТО? или ЗАЧЕМ?..

Я вспомнил, как Рекруты, коллеги объекта, проверяли-перепроверяли текст той книжонки с его беллетристикой и его портретом. Проверяли до отправки в печать, разумеется. Мы боялись, что наш пострел в порыве творческого экстаза выплеснул на бумагу чего не надо. И, кстати, не зря боялись – в одном из рассказиков говорилось о событиях, которые произойдут в Нью-Йорке в первую осень третьего тысячелетия, то есть имел место прецедент пусть неосознанной, но психографии. Рассказик из сборника выкинули, а Рекрута пожурили. Он тогда, между прочим, и сам испугался стихийной потери контроля над собственным основным «рабочим талантом»...

Получив ожидаемые инструкции, я вернулся в машину. Олеся покосилась на меня с опаской, бледная, аки покойная панночка из повести Гоголя... Или «Вий» вовсе не повесть, а рассказ? Или роман? Роман с покойницей, ха! Любовный, блин, роман...