Новая медсестра отделения, где он работал, окрутила его всего за месяц. Он очутился с ней в постели во время одного из дежурств и оказался погребенным под шквалом новых эмоций, вызванным многообразием поз, вкусов и ощущений. Медсестра была ураганом, в сравнении с которым смешливая рыжая конопатая Лидка казалась скучным, нудным, зарядившим на весь день мелким осенним дождиком, противно заливающим за воротник.

Он развелся, так и не приходя в сознание. Его тянуло к своей новой любви, как наркомана к очередной дозе. И все преграды, встающие на пути в виде жены и дочери, были сметены, разрушены и выброшены и из жизни, и из сознания.

Свекровь, приглядывающая за Лизой, подробно и обстоятельно отвечала на вопросы о ее самочувствии и успеваемости, поведении и новых увлечениях. Лида тосковала по дочери самозабвенно и горячо. Повидаться с ней удавалось урывками и даже не каждую неделю. Потому что на выходные ей, как правило, ставили дежурства, а она и не возражала. Рассчитывать теперь нужно было только на себя, так что прибавка к зарплате была нелишней. Разговаривали они с дочкой каждый день, Лиза грустила, иногда плакала, но в маленький городок не рвалась. Ей не хотелось идти в новый класс, где не было надежных друзей и где ее вряд ли кто-то ждал.

Приехав к матери в какой-то из выходных на рейсовом автобусе, девочка пришла в ужас от города, от квартиры, от встреченных во дворе подростков и дала понять, что не против остаться с отцом и бабушкой и дальше. Лиду этот вариант не устраивал категорически, хотя, понаблюдав за Лизиными сверстниками, она понимала, что данная компания вряд ли будет подходящей для ее дочери, да и вряд ли примет ее в свой круг.

До Нового года оставалось меньше месяца, а Лида так и не могла решить для себя, перевозить ей Лизу к себе или все-таки пойти на поводу у дочки и оставить ее у бабушки. Правда, свекровь пару дней назад звонила и что-то виновато мямлила в трубку про то, что ребенку лучше жить с матерью. Лида из ее речи ничего не поняла, от бестолковости разговора устала, затем рассердилась одновременно и на себя, и на свекровь и от злости довольно резко спросила, что, собственно говоря, та имеет в виду.

Свекровь окончательно стушевалась, расстроилась, замямлила еще сильнее, но все-таки, запинаясь и ужасаясь, объяснила, что по вечерам из комнаты Славки и его новой пассии раздаются такие звуки, что даже ей, взрослой, пожившей женщине, похоронившей мужа, сменившей трех любовников и сделавшей два аборта, становится неловко, а уж одиннадцатилетнему подростку слушать все это и вовсе не полагается.

— Они что, все время трахаются? — грубо спросила Лида, которой вдруг стало нестерпимо обидно. С ней Славка исполнял супружеский долг раз в неделю и то после особого напоминания. А тут, поди ж ты, откуда что и берется.

Свекровь подтвердила, что каждый и иногда не по одному разу, и все это сопровождается стонами, криками и таким бурным расшатыванием кровати, что уже неудобно не только перед Лизой, но и перед соседями. В общем, стало ясно, что Лизу после каникул нужно забирать. Этому обстоятельству Лида радовалась и печалилась одновременно.

Особенно ее тревожило, что во время ее дежурств дочка будет оставаться одна. Конечно, Лиза уже не была маленьким ребенком, которого нельзя оставить ночевать одну, однако в новом доме и в сомнительном окружении ребенку все равно будет некомфортно, а Лиде тревожно.

Если бы ее спросили, что больше всего угнетает в новом для нее месте, то она бы назвала не разбитые улицы и темные дворы, не общую безысходность, которая исходила от людей и зданий и даже, казалось, была разлита в воздухе, а пустые глаза детей. Как врач она знала, что такой пустой, ничего не выражающий взгляд бывает у наркоманов, причем не героиновых или кокаиновых, а тех, кто нюхает клей в подворотне, натянув на голову полиэтиленовый мешок, украденный в ближайшем магазине.

Самая большая школа в городе была коррекционной. Здесь училось шестьсот детей с отклонениями в умственном развитии. Пожилая врач-терапевт, с которой Лида общалась в больнице за полным неимением коллег-сверстников, как-то с горечью сказала ей, что еще двадцать лет назад в городе было всего два коррекционных класса, а потом уже пришлось открывать все новые и новые и пять лет назад создать специальную школу, которой выделили здание закрытого за ненадобностью сельскохозяйственного училища.

— Отчего ж тут так? — спросила Лида. — Экология плохая?

— Да ну, — докторица усмехнулась недобро. — Сейчас можно все на плохую экологию списывать, хотя ни при чем она тут. В советские-то годы на город два целлюлозно-бумажных комбината выхлопы давали, без всяких очистных, между прочим. Астма была, это да, пневмонии, рак легких… А вот дураки не рождались. А потом, когда в перестройку заводы позакрывались, так от безделья народ в пьянку-то и ударился. И пошло-поехало. Детишки с отклонениями. От водки все, а не от экологии. Все беды в нашей стране от водки.

С этим Лида, пожалуй была согласна. Пьяные люди попадались ей навстречу с пугающей регулярностью. У некоторых взрослых были такие же пустые глаза, как и у подростков, собирающихся шумными большими компаниями во дворах и подъездах. У других, и этих она боялась гораздо больше, на лице была написана агрессия и такая сильная ненависть ко всем, чья жизнь сложилась хотя бы на копейку успешнее, что при встрече с ними внутри сворачивался витой упругий ком, который пульсировал от страха.

Ни за что на свете Лида не хотела, чтобы ее дочка сталкивалась как с детьми, так и со взрослыми с пустыми или яростно горящими глазами. Но, похоже, выхода не было. В который уже раз она недобрым словом помянула бывшего мужа. И угораздило же его влюбиться и создать Лиде целый ворох бытовых проблем.

Как бы то ни было, Лизу после Нового года нужно было забирать от ловеласа-папаши и обустраивать на новом месте. И за оставшийся до начала третьей четверти месяц нужно было не только договориться со школой и осуществить переезд, но и решить, кто будет приглядывать за дочкой, когда Лида окажется на ночном дежурстве.

Не брать их было невозможно, потому что работать в больнице оказалось катастрофически некому. В ночные смены Лида была не только за педиатра, но и за терапевта, травматолога, кардиолога, невролога. С горькой усмешкой она думала, что за три месяца прошла такие курсы повышения квалификации, за которые и заплатить бы не грех. Из очень хорошего врача узкой квалификации она превратилась в специалиста общей практики, причем много и успешно работающего «на земле».

Она не возражала против дежурств еще и потому, что ей очень нужны были деньги. Пока Лиза жила у свекрови, Славка даже не думал платить алименты. Лида полагала, что это справедливо, хотя не могла быть уверена в том, что после того, как она заберет дочку, ситуация в корне изменится.

Конечно, надо признать, что в этом городе деньги уходили гораздо медленнее, чем в областной столице, сказывалось отсутствие соблазнов. А еще, как бы это странно ни звучало, на работе Лида чувствовала себя гораздо лучше, чем дома. В прямом смысле слова. После ночного дежурства, когда она проводила в больнице больше суток, у нее нормировался пульс, меньше кружилась голова, проходили ставшие уже почти привычными рези в животе. Лида отдавала себе отчет, что так быть не может, а значит, все ее симптомы вызваны обычным бабским неврозом, но как бы то ни было, в больнице ей становилось легче.