– …Коли отец с матерью не обучили тебя вовремя, придется,знать, мне! – донесся до ее слуха теткин голос, и Маша, обескураженновоззрившись на Варвару Михайловну, так и ахнула, увидев в ее руках короткийхлыст.

– Бахтияр! А ну-ка! – скомандовала Варвара Михайловна, ичеркес, лишь мгновение помедлив, продел свою голову в кольцо Машиных рук, а еетело одним движением перебросил себе на спину и стал чуть пригнувшись, так чтоона оказалась как бы лежащей на нем, и на ее спину вдруг обрушился удар такойсилы, что Маша невольно взвыла – не столько даже от боли, сколько отнесказанного, бесконечного ошеломления: ее никто никогда в жизни и пальцем нетронул!

Кажется, она даже лишилась на мгновение чувств от ярости!Боль в вывернутых руках заставила очнуться, и почти бессознательно, злобно Машавпилась зубами в плечо Бахтияра. Он содрогнулся всем телом, но не издал истона. Маша забилась, задергалась на его спине; тогда он свободной рукойподхватил ее снизу, как бы пытаясь усмирить, и она с новым изумлением, едва лине превосходящим изумление от теткиной жестокости, ощутила, как его пальцы –длинные, пронырливые – сминают оборки и весьма ощутимо пощипывают ее заягодицы. При этом Бахтияр еще чуть-чуть согнулся, и его зад, к которому былаприжата Маша животом, волнообразно покачивался. Было в этом что-то… блудливое!Маша оказалась столь ошарашена Бахтияровыми затеями, что пропустила новыйвопрос тетки:

– Ну так пойдешь за царя?! – и как-то даже забыла, что надосказать, замешкалась с ответом, за что и получила новый удар поперек спины, откоторого руки и ноги ее вмиг онемели – она их не ощущала больше, вместо нихсделались как бы комья льда. И горло оледенело, не могло выпустить вспухший вгруди крик. Маша давилась им, билась на спине Бахтияра, силясь вздохнуть, а онвсе поерзывал под нею, терся об ее живот…

У Маши потемнело в глазах.

Она достаточно знала: Варвара Михайловна не угомонится, покане получит своего. И никто, никто не заступится, кричи не кричи: в теткином домевсе по струночке ходят, да и привычны люди, что их хозяйка все время кого-топорет. Прислуга смотрела на розги и пощечины как на меру, необходимую для ихисправления и удержания в границах должного порядка. «Они наши отцы, мы ихдети, – говорили высеченные, почесываясь. – Кому же и поучить нас, как не ихмилости!» И уж, конечно, всякий в этом доме полагает тетку в полной власти иволе над строптивой племянницей, тем паче когда речь идет о столь важном деле,как замужество. Да где это видано – у девок согласия спрашивать?! А онаспрашивает:

– Ну так что? В последний раз говорю!

Маша только губами шевельнула – говорить не могла, и тетка,истолковав это слабое движение как знак нового отказа, с такой яростью согнулахлыст, что он сломался.

– Ах, не хочешь? Ну так вот гляди: переломлю тебе спину,изувечу до смерти – никому нужна не будешь!

– Батюшка с тобой счеты сведет! – пискнула Маша вдругпрорвавшимся мышиным, писклявым голосишком, но Варвара Михайловна так лютоблеснула глазами, что у девушки вновь онемела гортань:

– Батюшка твой? Жди, дождешься! Да ему шкуру свою да нажитоенадо спасать, и единственное для сего сейчас средство – ты, дура набитая…битая! Битая! – Варвара Михайловна метнулась к двери, крича: – Розги мне! Розгиподайте! Вымоченные, слышите, олухи?!

Слезы ручьем хлынули из Машиных глаз, и Бахтияр резкоповернулся, когда горячие капли потекли по его шее. Теперь Маша близко виделаего чеканный профиль, и хотя Бахтияр говорил очень быстро и почти не разжимаягуб, Маша с особенной отчетливостью слышала каждое его слово – жаркое,исполненное сочувствия:

– Согласись, княжна, милая! Клянусь, она бесом одержима –забьет ведь до смерти, не то изувечит кра-су твою несказанную! Скажи «да», апосле, как сделаешься самовластной царицею, ты уж с нею за все сквитаешься!Согласись! Что же, что он мальчишка – он царь! Это все богатство, вся власть! Акак счастливой с ним быть, я тебя обучу. Клянусь! Я тайну знаю… тебе открою…

Он внезапно умолк, и Маша поняла, что сейчас начнется новаяпытка: тетушка стояла рядом, поигрывая свежей лозиною, помахивая ею, и тавспарывала воздух с угрожающе-насмешливым свистом.

Маша дернулась, рванулась с такой силой, что едва неопрокинулась навзничь вместе с Бахтияром.

– Да! – прохрипела она. – Да! Я согласна!

Мгновенную радость ей доставило выражение злобногонедоумения на теткином лице.

– Пойдешь за царя? – сочла нужным переспросить ВарвараМихайловна. – Вправду? Без ослушания и мотчания [7]?

Маша сверкнула на нее косым взглядом, но тетке все быломало:

– Клянись господом, что не обманешь, не отступишься!

– Как я могу? – проскрежетала Маша сквозь зу-бы. – Руки-то…

– Ах, да! – расхохоталась тетушка с нескрываемой издевкою,как бы только сейчас сообразив, что у племянницы руки схвачены – даже неперекреститься. – Пусти ее, Бахтияр!

Тот медленно распрямился, даже слегка изогнувшись назад,чтобы Маше легче было стать на пол, и медленно-медленно выпустил ее руки. Онимимолетно скользнули по его лицу… Маша тихо вскрикнула от боли в вывернутыхсуставах. Крестное знамение вышло широким, неровным, неуклюжим, но теткаудовлетворилась им – и лицо ее вмиг разгладилось, сделалось по-всегдашнемуумильным.

– Храни тебя бог, Машенька! – выдохнула она счастливымшепотом. – Это ведь все для тебя! Придет день – сама меня отблагодаришь!

Маша опустила ресницы, чтобы тетка не увидела огняненависти, вспыхнувшего в ее взоре. «Верно сказал Бахтияр! Ради того, чтобы ейвсе припомнить, стоит сказать «да» этому мальчишке! Ох, попляшет у менятетенька… Вот так же, как я. На Бахтияровой спине!»

Маша взглянула на молодого черкеса: волосы и бешмет черные,как ночь, рубаха алая, как кровь, точеное лицо белое, как снег, а глаза… глазагорят, будто уголья!

Маша резко повернулась, кинулась к двери. Отчего-то жутковдруг сделалось. И спина болит, как спину-то ломит, рвет железными крючьями!

Она бежала по коридору, потом по лестнице. Вскочила в своюколяску, ожидавшую у крыльца, молча (боялась, что зарычит от злости, еслиоткроет рот) махнула кучеру, кое-как присела бочком. Маша словно бы погрузиласьв черные тучи боли и мстительности, и только одно легкое, светлое дуновениеобвеивало, тешило ее смятенную, как небо в грозу, душу: воспоминание о том, какБахтияр, выпуская ее руки, коснулся их губами.