В общем и целом комната была очень симпатичной, даже если принять во внимание тот факт, что вся обстановка и внутренняя отделка были похожи на те, что публиковались в «Харперс базар» выпуска эдак года 1890-го. Никогда раньше она не видела такой старинной мебели. Например, кровать, при всей ее массивности и уютном стеганом одеяле, представляла собой латунное чудовище из прошлого; огромные кресла с откидывающимися спинками и снимающимися подушками были словно из ночных кошмаров, а точно такой же туалетный столик с трельяжем мог быть, скажем, у Скарлетт из «Унесенных ветром». Половицы были покрыты разбросанными по всей комнате когда-то великолепными, по теперь совершенно выцветшими ковриками, которые, казалось, сохранили запах истории и прошлого века. Бледно-желтые обои на стенах с сотнями разбросанных по ним ирисов, от которых рябило в глазах, выцвели и местами потерлись. Потолок тоже был светло-желтым, то там, то здесь покрытым мелкими трещинами. Однако, несмотря на устаревшую обстановку и атмосферу Давних Времен и Вчерашнего Дня, это была комната, в которой ей, молодой женщине, было удобно и уютно. В общем, это была комната для женщины, и этот очевидный факт был очень приятен для Энн и даже привел ее в восторг.

В конце концов, каким бы ни представлялся этот старик Вентворт, он был настоящим волшебником по части приготовления чая. Крепкий лимонный запах и вкус подняли дух Энн до небес. Если, конечно, это Вентворт готовил чай, а также подавал его!

Лежа в кровати (электрический свет оставался включенным, так что темные углы ее не пугали), Энн закрыла глаза и попыталась уснуть.

Но это оказалось невозможным.

Сразу же перед ее мысленным взором возник образ Джорджа Туэмбла. Она видела его — большого, широкоплечего; ощущала прикосновение его рук так, как они обнимали ее при их последней встрече, и слышала его решительный и как-то странно подрагивавший голос, говоривший: «Ну давай же, Энн, не будь дурочкой! Надо брать от жизни все, пока есть возможность!» Именно тогда она и дала ему пощечину. Лицо ее горело, а сердце готово было разорваться. Она хотела выйти замуж по Любви, Джордж же, по-видимому, предпочитал другой путь. Она словно опять видела себя, ослепшую от слез, убегающую по плохо освещенной лестнице из этой отвратительной маленькой меблированной комнаты на Кендал-стрит. После этого ей было нетрудно улететь из Бостона, покинуть город и найти это место — Крэгхолд-Хаус — подальше от лжи, боли, страданий и Джорджа. Ей очень хотелось быть с ним, но, несмотря на современные свободные нравы, Энн Фэннер была девственницей. Она не признавала добрачные связи и ставила любовь превыше всего. Возможно, такие жесткие нравственные рамки ее заставила принять смерть родителей, но в двадцать лет в ее жизни было только пианино; она была полностью поглощена учебой, следуя мудрому совету постоянно находившегося рядом профессора Элески. Трудно сказать, по какой причине — может быть, по Фрейду или как-то иначе, — но Энн всегда было легче иметь дело с мужчинами более старшего возраста, чем с острыми на язык легкомысленными студентами-одногодками.

Она прогнала от себя образ Джорджа Туэмбла.

В Крэгхолд-Хаус, и в этой комнате, и вокруг, было тихо и спокойно, как на кладбище в полночь. Не скрипела старая крыша, не трещали стропила, даже голоса ночного ветра не было слышно. Это было страшновато и на самом деле не вполне естественно. На какое-то мгновение она напряглась, лежа на подушке и по-прежнему не открывая глаз, прислушавшись, чтобы что-нибудь услышать. Ничего. Но ведь в конце концов, уже стоял конец октября, бабье лето почти закончилось, и небо сегодня вечером было недобрым и неспокойным. Даже неприятным. Совершенно ясно, что такие старые номера, как этот, не могут быть звуконепроницаемыми. Она должна была слышать, как воет ветер, как он шелестит по трещинам и щелям дома или хотя бы свистит и продирается сквозь густые ветви всех этих деревьев, окружающих дом. Но ничего подобного. Ночь была тиха. Энн не сомневалась, что, даже если бы сейчас по полу через всю комнату прошла мышь, она бы услышала легкое постукивание ее крошечных когтистых лапок. Мысль об этом заставила ее немного занервничать. Беспомощно вздохнув, она открыла глаза и снова оглядела комнату.

Все в ней оставалось по-прежнему.

Туалетный столик, кресла, коврики, обои, приставной столик, чемоданы, дверь — ничего не изменилось, ничто не вызывало тревоги. Страшно усталая и совершенно измотанная, она все же никак не могла уснуть. Она внимательно прислушивалась еще какое-то время, но не услышала ничего. За закрытой дверью был лишь безмерный вакуум тишины и покоя. Было ощущение, что эта маленькая комната представляет собой какую-то отдельную, изолированную от других планету на орбите Небытия, и это ощущение приводило Энн в замешательство.

Внезапно оно стало совершенно нестерпимым. Энн решительно встала с кровати, откинув в сторону стеганое одеяло, и взяла халат, который висел на кресле, стоявшем рядом. Это был шелковый японский халат с цветами, подаренный ей Джорджем Туэмблом на ее двадцать первый день рождения. Большая любовь с Джорджем закончилась, но шотландско-ирландский характер, доставшийся в наследство Энн Фэннер, был слишком практичным, чтобы отвергнуть этот халат только потому, что их с Джорджем отношения испортились. Не стоит путать одно с другим!

Откинув назад свои длинные темные волосы, Энн затянула пояс на тонкой талии и, бесшумно двигаясь, подошла к окну. За стеклами царила тьма. Темнее ночи Энн не могла припомнить, но это не имело значения. Встав у подоконника, она стала внимательно всматриваться в ночь. Все было тихо и беззвучно, как Смерть, но она почувствовала, что пытается бороться с темнотой, стараясь разглядеть хоть что-нибудь или, может быть, кого-нибудь. В этом спокойствии, в этом оазисе тишины и одиночества было что-то таинственное и нереальное.

Увидеть ей удалось совсем немного. Ночная мгла была густой и тяжелой, как туман. Даже деревья, высокой стеной стоявшие вокруг замка, сейчас казались не более чем сплошной чернильно-черной массой, скрывавшей остальной мир. Из окна комнаты Энн не было видно земли, потому что под тем окном, у которого она стояла, проходил скат крыши, выступавший на девять-десять метров. Как ни старалась, но дальше него она ничего не смогла увидеть. Крэгхолд-Хаус был окутан мраком, словно темный корабль в море ночи. Неподвижный и совершенно безмолвный силуэт, вырисовывающийся на холодном холсте. Прямо какой-то «Летучий Голландец», а не дом…

Но…

Только она хотела отвернуться от окна, отчаявшись в своей бесплодной попытке, она увидела это.

Это.

Нечто, какое-то движение, едва уловимый знак — нет, свет!

В какой-то момент ей показалось, что это ее глаза снова играют с ней злую шутку, как и в тот раз, когда она, впервые войдя в номер, увидела перед собой комнату, залитую лунным светом. Но нет!

Снаружи, где-то внизу, в темноте, был свет: мерцающий, яркий, он быстро перемещался в пространстве, плясал и подпрыгивал, словно буй в штормовом море. Энн прислонилась к стеклу окна лицом, стараясь получше разглядеть и понять, что было источником света, но увидеть ничего не удалось. Покачивающийся, дрожащий, мигающий огонек размером не более апельсина летел в ночи, то исчезая, то снова появляясь в темноте. Энн Фэннер безуспешно пыталась понять, что это такое. Затем внезапно, словно подули прямо в его середину, «апельсин» остановился, стал шире и изменил направление движения. Теперь он двигался не слева направо, а прямым курсом направлялся к ней. Колебания прекратились, и теперь это был ровный светящийся круг, двигавшийся прямо к ней. Оторопевшей от ужаса Энн казалось, что светящийся шар находится уже у края ската крыши и поднимается вдоль него к окну. Окно словно магнит притягивало шар и направляло его прямо к ней, стоявшей, дрожа от изумления, у этого окна.