Так, теперь, когда она могла как следует рассмотреть немного странное убранство отеля, она отметила в нем какое-то колдовское очарование. Стоя наверху, в глубине лестничной площадки, Энн оглядела главный зал с его гудящим камином и внутреннее устройство Крэгхолд-Хаус из камня и дерева. Она заметила прочные перекрещенные балки его потолка в форме перевернутой буквы «V». Вдоль задней стены зала у широких окоп, очевидно выходящих в сторону фасада замка, располагалось несколько ящиков для цветов. На окнах висели очень красивые шторы из дамаста. Оловянные и медные кружки и прочая кухонная и домашняя утварь, выставленные на деревянной полке, висевшей на одной из стен, примыкавшей к огромному камину, служили украшением зала. То там, то здесь стояли удобные диваны и глубокие кресла с неяркой красновато-коричневой обивкой, прекрасно сочетавшейся с дубом и красным деревом, сверкавшими, как бронза. Огромные овальные ковры, очевидно ручной работы, красиво лежали в трех местах на дощатом полу. Здесь была даже старинная прялка со специальным стулом, стоявшая левее арочного входа в зал прямо у порога и сразу же бросавшаяся в глаза. Этой красоте добавлял очарования золотой солнечный свет, словно просочившийся сквозь янтарный фильтр и наводнивший все пространство.

Энн стояла так довольно долго: ей было трудно приступить к осуществлению своего решения, твердо принятого наверху, в номере. Она, безусловно, поспешила — может быть, причиной тому было ее богатое воображение; теперь же она колебалась между определенностью и неуверенностью. В конце концов, Картрет говорил, что в гостинице были и другие постояльцы — какие-то молодые люди, кажется археолог и поэт, — так ведь? И еще сестра одного из них — Каулз или что-то в этом роде.

Вдруг, словно по чьему-то внушению, взгляд ее упал на необычное круглое панно сантиметров двадцати в диаметре. Оно казалось воплощением абсурда — в виде колеса, внутренняя часть которого представляла собой сложную геометрическую фигуру. Тонкая закругляющаяся линия была образована множеством стрел, обвитых цветами и протыкавших более длинные линии, складывающиеся в другой символический рисунок, подобный первому. В первый момент Энн показалось, что это доска для метания дротиков в цель, но она тут же отбросила эту мысль: доска висела на стене слишком высоко. Все еще немного смущенная, она отвлеклась от созерцания великолепного интерьера и посмотрела через весь зал на нишу, где за регистрационной стойкой должен был находиться Картрет. К тому же она была голодна, и было бы неплохо позавтракать перед тем, как отправиться в Пенсильванскую пустыню на поиски другого пристанища. В сознании Энн бунтовали и сталкивались мысли; оно стало полем сражения для ее силы воли. Теперь она уже не была так уверена в себе.

Отсутствие Картрета или кого-либо еще за деревянной стойкой, где находились полка с ключами и крючками для них, тоже не облегчало положения. Там было пусто. Тут она сообразила, который был теперь час: время только еще близилось к девяти. Возможно, для Картрета это слишком рано, чтобы стоять за стойкой и руководить.

Вдруг Энн расслышала тихий гул голосов: это были два мужских голоса, вероятно споривших между собой, — это стало ясно, когда один из голосов вдруг зазвучал очень громко и резко, вдалбливая своему собеседнику какой-то важный факт, и своим чутким ухом она уловила, что речь идет о Греции.

— Parsi, балда! Или Parsee — p-a-r-s-e-e, в зависимости от того, какой источник берешь за основу. Откровенно говоря, Питер, я не понимаю, как, собираясь вести речь о приверженцах культа Солнца, ты можешь игнорировать индийскую секту, корни которой уходят далеко в прошлое к персам, обитавшим там в начале восьмого века?

Несмотря на то, что голос звучал хоть и с оттенком горечи, но все же резко, на грани грубости, это был глубокий и выразительный баритон, и Энн Фэннер даже испытала некоторое волнение, услышав, как он заполняет этот уютный зал. Оглядывая его — это «сердце» Крэгхолд-Хаус, обставленное в датском стиле, — она и не заметила говорящих.

— Чепуха, и ты это знаешь! — парировал второй собеседник, голос которого звучал моложе и очень саркастически. — Гай, когда речь идет о культах Солнца, я в первую очередь имею в виду древних майя и старых добрых американских индейцев. Ваша, археологов, беда заключается в том, что вы рассматриваете всю оставшуюся часть мира как объект для раскопок и находок. Мы уже имеем большую часть того, что вы ищете, именно здесь, на Североамериканском континенте, и тебе это хорошо известно!

Затем наступила тишина, и Энн поймала себя на том, что с надеждой ждет ответа человека по имени Гай, и когда он прозвучал, то это было именно то, чего она ожидала: взвешенный, хорошо продуманный и абсолютно интеллектуальный ответ. Ей даже захотелось воскликнуть: «Браво!»

— Шовинизм, старик? Решил помахать флагом перед моим носом, тогда как мы пытаемся обсуждать факты? Ты меня удивляешь. Запирая свое сознание, ты уже не сможешь открыть для себя что-либо новое — тебе это известно, не так ли? Во имя Времени скажи, ну почему я разговариваю на эти узкопрофессиональные темы с таким ленивым гением, как ты? Иди лучше и напиши поэму или что-нибудь еще, а? Сочини сонет, посвященный пенсильванским датчанам или самому себе. Ты мне уже надоел, понимаешь?

В ответ раздался тихий и скрипучий смешок человека по имени Питер, и в его тоне послышались раздражение и брюзгливость, при этом явно чувствовалась зависть и осознание превосходства человека по имени Гай. Это и что-то еще.

— Может быть, я тебе, конечно, и надоел, зато Кэтти не надоела, так ведь? Скажи правду, приятель. Ты терпишь меня только потому, что я вознагражден судьбой иметь такую сестру — наверняка самую красивую девушку на тысячи квадратных километров?

— И за это тоже, ты, чокнутый. Кстати, где она? Интересно, сколько времени нужно красивой женщине, чтобы выглядеть еще лучше, чем ее одарила природа? Я просто умираю от голода.

— Сам спроси у нее, когда она спустится. Ты же знаешь, что каждый раз, когда она встречается с тобой, она любит надевать что-нибудь новенькое. Ох уж это обаяние Вормсби — роковое для всех девушек, включая и мою сестру Кэтти!

— Питер, но ты на самом деле должен поговорить…

В этот момент разговора Энн, осознавая, что подслушивает, почувствовала себя очень неудобно. Почти с сожалением она отошла назад от арочного входа в зал, а в ушах ее еще продолжал звучать глубокий, мужественный голос Гая Вормсби.

— Здравствуйте! — Раздавшийся сзади незнакомый голос даже напугал ее. — Вы, вероятно, леди из Бостона, о которой нам говорили.

Конечно же это была долгожданная Кэтти, сестра Питера.

Перед Энн было ослепительное создание, словно по воздуху, легко спускавшееся с нижней ступеньки лестницы и протягивавшее тонкую, изящную руку. Энн даже немного смутилась. Первое впечатление было таким, как если бы она увидела роскошный сверкающий изумруд на черном бархатистом фоне — нечто уникальное и единственное в своем роде, от которого исходило сияние. Сияние, свидетельствующее о его безусловной принадлежности особам, наделенным королевскими правами и привилегиями. Однако на самом деле все конечно же было не так. Перед ней просто стояла высокая и очень красивая женщина в угольно-черном брючном костюме джерси. Ее черные, как вороново крыло блестящие волосы были собраны в пучок над овальным лицом с выразительным красным ртом, высокими скулами и великолепным цветом кожи — такие лица время от времени украшают обложки журналов типа «Вог». Вся внешность женщины свидетельствовала об изысканности манер, культуре и искушенности — тех качествах, которые можно купить за большие деньги. Коснувшись протянутой руки, казалось выточенной из слоновой кости или изо льда, своими неуверенными пальцами, Энн почувствовала себя замарашкой с кухни, встретившейся с королевой. Золушкой или злобной мачехой Белоснежки. И дело было не в Кэтти — в ней не было ничего напускного, заученного или надменно-снисходительного. Просто каждым своим жестом, небрежным движением головы, каждым оттенком голоса она излучала красоту и величие. Одним словом, она была рождена, чтобы жить в замке.