я в нем вижу сейчас и возбуждение, и желание задушить меня.

Мой муж сейчас похож на маньяка, который с трудом сдерживает себя от атаки на жертву.

— Лер… — он сглатывает, не спуская с меня взгляда, — я думаю, тебе стоит сейчас выйти…

Его начинает аж потряхивать:

— Выйди, — чеканит он сквозь зубы каждый слог, — а то, Лер, живого места не оставлю…

Я замираю и не шевелюсь.

Что это было?

Это не мой муж. Мой муж никогда такими вульгарными и жестокими угрозами не кидался.

По коже пробегает холодок, и я медленно отступаю к двери гардеробной. Я будто оказалась в клетке со злобным медведем, который порвет на части за любое неосторожное движение.

Что с Романом?

Это так сказался на нем стресс от непростого разговора и разочарования, что я не буду воспитывать его нагулянного ребенка?

Мое упрямство его злит, и он хочет меня за него наказать? А после решит грубо и жестко продавить на свои условия?

— Я думаю, что нам сегодня больше не стоит ничего обсуждать, Лер, — голос у Романа низкий и хриплый. Взгляд — в упор. — Это непродуктивно. Ты срываешься, а за тобой тоже ловлю волну и могу наделать больших глупостей.

— Самую большую глупость ты уже совершил…

За долю секунды его веки вздрагивают в беглом прищуре, после следует выдох, и он кидается ко мне.

Я вскрикиваю, выбегаю в спальню, и через секунду Роман меня нагоняет и валит на кровать, которая мягко и беззвучно пружинит. В мозгу вспыхивает глупая и абсурдная мысль, что мы купили хороший матрас. Не прогадали.

Возвращаюсь в реальность уже в тот момент, когда Роман с рыком отшатывается от меня с кровью на губах.

Он успел меня поцеловать? Похоже, что да, ведь я чувствую на языке привкус солоноватой крови.

— Ах ты, дрянь, — рычит он и сжимает пальцы на моей шее, перекрывая доступ к воздуху.

Я смотрю на Романа широко-распахнутыми глазами и совершенно ничего не понимаю. Я его не узнаю, будто попала в параллельную вселенную, в которой Рома - жестокий подлец.

Но мой Рома не такой.

Совсем не такой.

В шоке от грубости и ненависти, что горит в его глазах, я не сопротивляюсь. Не двигаюсь.

А просто смотрю в его холодные стальные глаза.

В нежелании потерять меня, как жену, он может меня сейчас придушить, и я, наверное, даже согласна на такую участь.

Мертвую меня не ждут развод и одинокие ночи с вопросами “за что?” и “почему?”, но Роман ослабляет свою хватку, и я делаю хриплый вздох, который обжигает трахею и легкие. По левому виску бежит слеза.

Роман резко подается ко мне. Я вздрагиваю и зажмуриваюсь в страхе.

— Прости, — касается моего лба своим. — Меня что-то клинит…

Он горячий, и дыхание тяжелое.

— Ты права, — он усмехается. — Это конец, но надежда ведь умирает последней, да?

— Отпусти меня, — сипло отзываюсь я. — Пожалуйста, отпусти… Рома…

С уголков глаз срываются новые горькие слезы.

Пятнадцать лет брака осыпались прахом в наших руках.

Роман резко откатывается к краю кровати и садится. Упирается локтями в колени и прячет лицо в ладонях:

— Я не должен был всего этого тебе говорить.

Глава 7. Подумай

— И ты его выгнала? — вопрошает моя мама, а я размазываю слезы по лицу.

Она стоит передо мной с веником и совком. Я так ромашки и осколки вазы не убрала.

После вспышки агрессии у Романа я заперлась в ванной. Дождалась, когда он уйдет, и позвонила маме.

Сейчас я понимаю, что это было не лучшее решение, потому что вижу в глазах мамы совсем не сочувствие, а панику.

— Мам, у него любовница… И он… Мам, — я теряюсь от ее обвинительного вопроса, — он предложил…

— Не надо повторять, — мама хмурится. — Я с первого раза все расслышала.

— Он мне изменял! — Я повышаю голос в желании достучаться до матери хотя бы криком. — Ты меня слышишь? Господи! Мама! Я понимаю, он твой любимый зять, и вообще золотой мужик, но он, — повторяю по слогам, — мне изменял! И шлюха эта залетела!

— И ты его отпустила к этой шлюхе, да?

— Что?

Какой-то день сегодня дурацкий. Либо я отупела, потому что не понимаю ни маму, ни Романа.

— Да пусть катится, — обескураженно шепчу я. — Я не буду с ним после такого.

— То есть я правильно понимаю, что ты его насовсем выпроводила, так? — мама неодобрительно прищуривается.

Недоуменно моргаю. Я, может, не заметила и попала в зазеркалье?

— Лер, — мама откладывает на пол к куче осколков и ромашек вени и совок и садится за стол, — пожури его, помотай нервы, припугни… но не рви окончательно…

— Мам, что ты такое говоришь?

Мама отворачивается, смотрит в сторону и хмурится сильнее, а затем переводит на меня мрачный и тяжелый взгляд:

— Ты сама сказала, что он не хотел уходить, — почти шепчет и будто на грани слез. — Да, он предложил разрулить ситуации по-мужицки, но… Лер, ваш третий ребенок был бы тебе в любом случае не родным. Ведь так?

— Не начинай…

В груди поднимается злость. Вот сейчас я понимаю, к чему мама клонит, и я хочу ее заткнуть. Не просто словами, а кулаками.

Она касается очень больного вопроса, в котором я чувствую свою слабость и уязвимость, как женщина.

— Выбор донора и яйцеклетки и сурогатной матери… — стараюсь говорить спокойно и твердо, но пальцы дрожат.

— Да, есть разница между этим и беременной любовницей, — мама кивает, — но давай будем честными, Лер, мужики часто срываются. И знаешь… Ты о себе подумала?

— Вот я о себе и подумала.

Мама опять молчит. Сжимает губы до тонкой ниточки и многозначительно вздыхает. Пауза слишком затягивается. Вероятно, за не последует очень неприятные слова.

— Лер…

— Мам, ты хорошо подумай, прежде чем говорить.

— Лер, ты же сама должна все понимать, — мама игнорирует мое предупреждение. — Новых серьезных отношений в твоей жизни может теперь и не быть.

— Мама, — цежу сквозь зубы.

— Ты не сможешь родить новому мужчине общего ребенка, — мама даже не моргает сейчас. — И обычно мужчины боятся… Боятся женщин, у