— Привет, майор! — поздоровался Леша Добродеев с майором Мельником. — Что случилось? Убийство? Давай по кофейку.

Майор Мельник кивнул, и они подошли к кофейному автомату.

— А может, пивка? — спросил журналист.

— В другой раз, Леша. У меня четыре с половиной минуты, — он поднес к глазам руку с часами. Называть точное время, причем самое странное, было одной из его особенностей. Он никогда не говорил, допустим, вернусь через десять минут, уходя перекусить в буфет, а называл точное время: вернусь через восемь с половиной минут, и возвращался точно в назначенный срок. Коллеги специально проверяли, на спор, и кто сомневался, тот проигрывал. Причем это не было извращенным юмором или приколом — майор Мельник действительно так чувствовал: три с половиной минуты, одиннадцать минут, пятнадцать с половиной. А с чувством юмора… черт его знает, обладал ли майор чувством юмора! Не факт, и к делу не относится.

— Убийство? — приступил к делу Добродеев, наследуя телеграфный стиль майора.

— Похоже, — сдержанно ответил тот.

— Огнестрел? Ножевое?

— Ножницами, Леша.

— Чем?! — поразился Добродеев. — Как это?

— Ножницами. Жертву убили ударом ножниц в область сердца. Лисица считает, он жил примерно минуты полторы после удара… но это, сам понимаешь, навскидку.

Лисица был опытнейшим городским судмедэкспертом, небольшим седоголовым человеком, пребывающим в неизменно прекрасном расположении духа, и все знали: если Лисица выносил вердикт насчет того, чем, когда, через какое время наступила смерть, то так оно, скорее всего, и было.

— Невероятно! — не мог прийти в себя журналист. — Кто он такой?

— Приезжий из Зареченска, по торговым делам. Смерть предположительно наступила позавчера вечером, примерно около двенадцати.

— Что уже есть?

— У него в тот вечер была женщина, ее видел дежурный.

— Женщина? Что за женщина? Из ночных бабочек?

— Нет, этих он знает. Женщина средних лет, хорошо одетая, в темном плаще. Они пришли вместе в начале одиннадцатого, жертва подошла к стойке за ключом. Женщина ожидала около лифта. Вроде видели ее уходящей, около двенадцати. Это дает нам возможность установить время убийства. — Он подумал и прибавил, будучи человеком любящим точность: — Возможно, дает. Все, Леша, нужно идти. Бывай.

— Как его зовут? — на всякий случай, особенно не надеясь, спросил Добродеев.

Майор иронически хмыкнул.

— Спасибо, майор, пиво за мной, — сказал Добродеев.

Они пожали друг другу руки, и майор Мельник, печатая шаг, двинул к лифту. Перекур закончился, труба зовет, работы непочатый край. А Добродеев машинально взглянул на часы и убедился, что беседа длилась ровно четыре с половиной минуты; взял еще один стаканчик кофе и кивнул Костику. Тот подошел.

— Мужика зарезали ножницами, — сообщил Добродеев.

— Как? — удивился Костик. — Ножницами? Уже знают кто?

— У него была женщина, — сказал Добродеев.

— Женщина? — еще больше удивился Костик. — Ножницами?

— А чем надо, по-твоему?

— Ну, не знаю… ножом. Может, жена?

— Не похоже. Потусуйся тут, поснимай, потом разберемся. До встречи!

С этими словами Добродеев побежал к выходу, выскочил на улицу, схоронился за углом и достал мобильный телефон…

— Привет, Леша! — обрадовался Митрич, хозяин бара «Тутси», он же бармен, завидев на пороге заведения любимого клиента, журналиста Лешу Добродеева. — Давненько тебя не было! Как жизнь?

— Путем, Митрич! Сам как?

— А что нам сделается, тянем помаленьку, — сказал Митрич. — Говорят, убийство в «Братиславе»?

— Так точно, Митрич, убийство.

— Кто, известно?

— Как всегда, Митрич, шерше ля фам!

— Женщина? — поразился Митрич. — Ножом? Или из пистолета?

— Ты не поверишь, Митрич, ножницами! — Добродеев понизил голос и оглянулся.

— Ножницами?! — Митрич был потрясен. — Как это — ножницами? Ты сам видел?

— Пока нет, но не теряю надежды. Мельник дал показания.

— Мельник… ага. А Олег придет?

— Сейчас прибудет.

— Уж вы, ребята, постарайтесь, — попросил Митрич. — Я не очень верю нашей полиции, хотя майора уважаю.

— Постараемся, Митрич, будь спок.

Добродеев поместился за «отрядным» столиком в углу и принялся ждать. Митрич принес ему литровую кружку пива и соленые орешки, присел рядом. Ему не терпелось узнать детали.

— А эта женщина… о ней что-нибудь известно?

— Почти ничего, — Добродеев отставил кружку. — Она не из этих… — Он многозначительно приподнял бровь и пошевелил пальцами. — Средних лет, хорошо одета. Жертва из Зареченска — командированный. Познакомился, привел к себе и поплатился.

— Случайное знакомство, получается, — глубокомысленно заметил Митрич. — Недаром говорят: случайные знакомства до добра не доводят. А может, и не случайное. Может, они были знакомы давно, если она его… Или грабеж… Мельник не сказал? Может, у него были деньги?

— На данном этапе следствия Мельник молчит как рыба. Поверишь, с трудом удалось вырвать из него пару слов…

— Понятно, — кивнул Митрич. — Ой, Олег пришел!

Они с волнением наблюдали, как новый гость, Олег Христофорович Монахов, пересекал зал; Добродеев встал, приветствуя друга; Митрич, кажется, прослезился — наблюдалась в нем в последнее время какая-то странная сентиментальность.

Олег Христофорович… да ладно, к черту официоз! Друзья называли его Монах или Христофорыч, и был это человек необыкновенный во всех отношениях. Причем необыкновенность начиналась сразу же, с первого взгляда на него: был Монах большим, как слон, при этом бородатым, длинноволосым и толстым; на груди его на цепочке висит монетка-мандала из непальского буддийского монастыря, а на правой кисти завязана синяя шерстяная ниточка от сглаза. Вся его фигура, от хвостика волос на макушке до громадных лохматых унтов или матерчатых китайских тапочек с драконами, излучает такую мощную ауру покоя и надежности, что окружающие немедленно забывают о всяких невзгодах, понимая, что все их невзгоды не что иное, как мелочь, не стоящая внимания. Им хочется взять его за большую теплую руку и почувствовать мощное биение жизненных токов, а бабульки начинают истово креститься, и он, не чинясь, осеняет их дружеским взмахом. К слову, когда он практиковал как экстрасенс, от желающих отбоя не было.

Был Монах женат трижды, всякий раз на красивейших женщинах, включая приму местного драматического театра; окончил факультет психологии столичного университета и физмат местного политеха; остался на кафедре, защитился, засел за докторскую. Потом бросил, что не мешало ему представляться доктором физико-математических наук. И все без напряга, легко, играючи. Он вообще легкий человек, несмотря на внушительные размеры. С женами разводился тоже легко, оставаясь с ними в самых дружеских отношениях. Связи не терял, забегал на огонек, даже оставался ночевать иногда, под настроение. Увлекался психологией, экстрасенсорикой, эзотерикой и оккультизмом. Почитал себя волхвом. Он не боялся жить, бросаясь в жизнь, как в прорубь, и легко менял среду обитания. В один прекрасный момент он бросил все к чертовой матери и подался в народ. Потом вернулся, потом снова все бросил. Ему было скучно на одном месте, его гнали в дорогу любопытство, нетерпение и стремление заглянуть за горизонт.