Плохие вести, страшные.

Дворовая боярыня Любомила никогда еще не видела Ольгу в таком отчаянии. Обычно ясные глаза княгини потускнели, лицо осунулось и потемнело, словно внутри что-то сгорело. На просьбы поплакать Ольга молча глядела так, что Любомила их больше не повторяла.

Свой чин она получила за то, что однажды спасла княгиню от увечий или даже гибели, когда та повисла на узде взбесившегося жеребца Буяна. Во двор конь вошел степенно, лишь слегка покачивая Ольгу в седле, а потом вдруг ударил копытами и бросился в конюшню. А в конюшне той была такая низкая притолока, что пригибайся, не пригибайся – все равно лоб расшибешь. Тут-то Любомила и встала на пути. Буян сильно помял ее тогда: ногу отдавил, два ребра сломал, да еще и зубами полщеки отхватил. Ничего. Выжила, оклемалась и высоко над дворовыми поднялась, а муж ее, изуродованную, пуще прежнего любить стал, потому что и его жизнь круто к лучшему изменилась.

Но сегодня все, кто находился в детинце[10], да и в самом Киеве-граде, не чувствовали себя в безопасности, тревожась за своих близких, за добро свое и за саму жизнь. Не было больше над всеми князя, а значит, не существовало жестких, но простых, понятных и привычных законов. Без Игоря Киев был подобен большому зверю, внезапно лишившемуся сил, зрения и разума. Врагов много, и все так и ждут своего часа. Вот-вот налетят, словно стервятники. И невольно поднимались взоры к низкому сизому небу с провисшими брюхастыми тучами, сочащимися дождями. И тяжелели сердца от предчувствия беды. И уже мерещились вдали вражеские орды, спешащие за поживой.

Несомненно, подобные мысли посещали и княгиню Ольгу. Однако боль утраты терзала куда сильнее всех прочих чувств, которые она испытывала. В первую очередь она была женщиной, потерявшей любимого мужа, а потом уже властительницей, матерью, кем угодно.

Любомила, схоронившая двух сыновей, понимала, что творится на душе хозяйки.

– Княгинюшка, – окликнула она, когда стало невмоготу смотреть на Ольгу, которая давно уж сидела неподвижная и бледная, словно мертвая, уставившись невидящими глазами в стену горницы. – Княгинюшка, нельзя так. Если горю не дать выхода, оно сожжет тебя изнутри, как огонь. Не хочешь плакать – кричи, ругайся, дерись. Все легче станет. Уж поверь, я знаю.

Запавшие глаза Ольги медленно переместились на боярыню.

– Откуда тебе знать?

– У меня четверо сыновей было, – ответила Любомила, не отводя взгляда. – Теперь двое. И тоже воевать пойдут, если указ будет.

Ольга снова уставилась в стену. Как видно, в сердце ее не проснулась жалость к боярыне, слишком уж оно было заполнено собственной бедою. Любомиле стало обидно, но она находилась не в том положении, чтобы обиды свои высказывать. Вся семья на ней держалась. Кроме того, в случае войны Любомила надеялась уберечь младших сыновей от набора в ратники.

– Святослав к вам просится, – сказала она. – Плачет.

– Как же ему не плакать, – молвила Ольга с неподвижным лицом и таким же неподвижным взглядом. – Отца потерял, не игрушку. Другого не будет.

– Позвать его?

– Нет! Он мне душу рвать будет, а мне и без того так больно, что… – Не договорив, Ольга схватилась за сорочку на груди и стала накручивать на пальцы, словно стремясь разодрать. – Ох, не выдержу я, – проговорила она с мукой в голосе. – Нет больше сил моих. Умру я. К нему полечу, к соколу своему ненаглядному.

– Да что же ты такое говоришь! – испугалась Любомила. – Даже думать не смей, богов прогневаешь. Они нам жизнь не для того дали.

– Не хочу быть вдовицей, – упрямо произнесла Ольга, качая непокрытой головой.

– Ты не только жена, но и мать. У тебя сынок растет. На кого его бросишь?

Говоря так, Любомила думала не о Святославе, а о собственных сыновьях. Успев изучить нрав княгини, она знала, как быстро та переходит от слез к вспышкам гнева. Никому и никогда Ольга не прощала обид. Значит, погорюет-погорюет и мстить кинется. Не миновать новой войны с древлянами. Опять кровь, опять слезы.

– О Святике подумай, княгиня, – увещевала Любомила. – Помнишь, как не могла зачать? Как на капище молила богов сыночка тебе послать? Просьбу твою выполнили. Цени это. Иначе прогневаешь их…

Она опасливо поглядела на каменный потолок над головой. Ольга проделала то же самое, но без всякого выражения.

– Поди прочь, боярыня, – велела она. – Хватит стращать меня. Надоело.

Тон был недовольный, холодный, но Любомила поняла, что своего добилась: вытащила хозяйку из пучины отчаяния, заставила отказаться от мысли наложить на себя руки. Большего пока и не надобно.

Низко кланяясь и пятясь, Любомила выскользнула за дверь.

Оставшись одна, Ольга пересела к зеркалу в причудливой оправе и, сдвинув брови, посмотрела на себя. Зеркало, как и многое другое в белокаменном тереме, было привезено и подарено Игорем. Может быть, ему не хватало силы духа, ума и твердости, но щедрости и доброты сердечной было не занимать. Только теперь, когда его не стало, Ольга поняла, как не хватает ей мужа, как сильно она его любит.

Любила…

От осознания непоправимости беды Ольга вскрикнула, словно ее каленая стрела пронзила. До этого мгновения она просто ощущала, как ей плохо, одиноко и страшно. Теперь она поняла, что отныне так будет всегда. Уже одна мысль об этом была столь невыносима, что Ольга снова подумала о том, чтобы утопиться или удавиться, но тут же поморщилась и встала. Не время кручиниться, предаваясь тоске и печали. Князя больше нет, но осталась княгиня, которой вершить княжеские дела. И наиправейшее[11] из них не требует отлагательств.

Нужно еще раз допросить гонца, принесшего весть о страшной смерти Игоря. Потрясенная Ольга слышала и воспринимала плохо, многие мелочи ускользнули от ее внимания. Сегодня это упущение будет исправлено. Вчера Ольга говорила с Ясмудом в присутствии бояр и воевод, сегодня встретится с ним с глазу на глаз. Для нее это было очень важно. Ведь Ясмуд – последний, кто разговаривал с Игорем, и последний, кто видел его живым.

Приоткрыв дверь, Ольга велела привести вчерашнего гонца в малую палату. Сама же, кое-как приведя себя в порядок, стала одеваться. Черная плащаница и платок, туго охвативший голову, придали облику подобающую строгость. Чтобы как-то скрыть свой болезненный вид, Ольга позволила себе нанести немного сурьмы на брови и ресницы, а также пару капель густого смородинового сока на губы. А белить лицо не понадобилось – оно и без того было белее самого белого полотна.

Спускаясь по лестнице, Ольга ни на кого не глядела. Собрав все силы, она старалась держаться прямо и не дай бог не прослезиться принародно. Она уже сожалела, что позволила себе проявление слабости в присутствии Любомилы. На обратном пути нужно будет кликнуть ее и предупредить, что если хоть одна живая душа узнает, как княгиня собиралась наложить на себя руки, то болтливый язык будет вырван и брошен дворовым собакам на съедение. Отныне Ольга обязана быть сильной и жестокой. Иначе от ее владений только клочья полетят, а потом и ее саму погубят. А ведь у нее Святослав. Нельзя проявить слабину, никак нельзя.