Ну и ладно, проведу полчасика с Ириной и незнакомой полноватой женщиной, имя которой я даже не запомнила. Еще полчаса в одном доме с Каримовым. Это же не страшно?

Мы выходим из столовой и направляемся в небольшую гостиную-библиотеку, где я, вежливо улыбнувшись, отхожу к книжным полкам и с преувеличенным вниманием начинаю листать первый попавшийся под руки том.

— Майя, подойди к нам. Мы обсуждаем юбилей твоего отца.

Мне не нравится приказной тон, но я обещала себе быть вежливой в чужом доме — а обещания, как известно, следует выполнять.

— До папиного юбилея полгода…

Многозначительный вздох и не менее многозначительный взгляд в сторону второй женщины — дескать, я же тебе говорила.

— Милая, — она поет сладко, но в тоне столько самодовольства, что я почти захлебываюсь. — Ты, конечно, не вращаешься в хорошем обществе и не знаешь, что серьезные люди планируют свое расписание на год вперед, и уж конечно тебе невдомек, что подобные мероприятия требуют огромных временных и организационных затрат. Потому не надо возражать.

Перевод: «недалекая плебейка».

Кажется, я исчерпала свою вежливость. Потому как пою не менее сладко:

— Конечно не знаю — я ведь не залажу регулярно в кошелек своего отца.

— Что за… — шипит змеей Ирина, а я преувеличенно сильно зажимаю рот ладонью. И говорю растерянно:

— И правда, что это я… наверное духота повлияла. Мне нужно на свежий воздух.

Быстро выхожу из комнаты, достаю пальто, не дожидаясь горничной и выскакиваю на крыльцо.

Ирина может еще заставит меня пожалеть о моей несдержанности, но не сегодня. И тот факт, что я дала отпор, отравленным удовольствием несется по венам, а холодный вечерний воздух позволяет, наконец, дышать полной грудью.

Я спускаюсь по ступенькам, огибаю веранду и сажусь на любимую качелю с торца дома. Летом она смотрит на небольшой пруд, сейчас же — на темное грязноватое пятно, прикрытое специальным материалом.

Кач-кач…

Я всматриваюсь в темноту, дыша в такт раскачиваниям и усмиряя бешеный бег мыслей. Закрываю глаза в надежде расслабиться и успокоиться — можно и замерзнуть, тогда все мысли будут лишь о выживании — и тут же распахиваю их, застыв.

Появление своего бывшего мужа я чувствую одновременно с щелчком зажигалки и запахом знакомого табака. И ненавижу себя за то, что инстинктивно втягиваю этот аромат.

Он стоит сзади. Чуть правее, у самого дома — мне не надо поворачиваться, я его чувствую — и смотрит на меня.

Его взгляд я тоже чувствую…

Ка-ач.

Я выпрямляю спину.

Мы молчим. Мне кажется, что бесконечно долго.

А потом он выдыхает вместе с дымом:

— Девочка выросла и научилась не только вести себя, но и показывать зубки.

На мгновение мне кажется, что он всевидящ. А потом я понимаю, что речь не о библиотеке.

— Что ты здесь делаешь? — отвечаю я вопросом. Получается хрипло и устало.

— Ты разве не слышала, что сказал… твой отец? — небольшая пауза дает мне понять, что он все еще в недоумении. Но не в правилах Каримова спрашивать о таких вещах — например, откуда у наполовину сироты вдруг взялся богатый папочка. Ему на это просто наплевать. — Я — его новый партнер. Или ты вообразила себе, что я появился здесь по твою душу?

— Душа тебя никогда не интересовала, — мои слова отдают горечью.

— Так и есть, — его — вылетают легче воздуха.

Кажется, я не могу сесть прямее, но я это делаю. Сухожилия и мышцы застывают, удерживая стержень позвоночника.

— Я не настолько забывчива, чтобы предположить, что твое появление как-то связано со мной. Зачем пришел именно сюда, Каримов? Решил поговорить? Или собираешься выяснить, буду ли я рассказывать, о том что мы знакомы?

— А ты будешь?

Колеблюсь. А потом сообщаю:

— Даже если расскажу — предупреждать тебя об этом не стану. А вот почему ты решил молчать?

И опять я не вижу и не слышу, а чувствую его шаги. И то, как он встает сзади, почти соприкасаясь со спинкой качелей тоже чувствую.

— Давай рассмотрим варианты, золотая, — в его голосе насмешка. Как же я ненавижу это прозвище! — Может я еще не определился, станет ли плюсом или минусом тот факт, что я спал с дочерью своего друга. Может хочу посмотреть, что ты собой представляешь… сейчас. А может, чтобы не прослыть недалеким, решил не упоминать о досадной ошибке прошлого.

Пальцы сминают ткань пальто, а сердце пропускает удар.

Я — «ошибка» для того, кто несколько месяцев был моим солнцем.

Горло как-будто сжато спазмом. Мужчина же берет одну прядь моих волос и пропускает её сквозь пальцы. А потом наклоняется ко мне и почти интимно шепчет:

— А может мне снова захотелось сыграть в игру? Только я еще не выбрал персонажей… «Юная девушка и подонок»? Черт, в это уже не сыграешь — ты продала мне свою невинность раньше, хотя на вид ты все еще достаточно свежа… «Изменница и несчастный парень»? Как быстро ты прыгнешь в мою постель и забудешь мальчишку, что рядом с тобой, если я поставлю это целью? А что если «запретная любовь с мужчиной постарше»? Только представь, как тщательно нам придется скрываться от отца… — отпускает он мои волосы и отодвигается.

Грохот сердца почти заглушает его последние слова.

Я настолько ошеломлена, что даже не могу ничего сказать. А когда могу — выдавливаю из себя:

— Ни-ког-да…

И вскакиваю, резко развернувшись.

Только в тени дома никого нет.

И пусть мне не хочется прослыть сумасшедшей, я понимаю, что была бы счастлива, если бы этот разговор мне померещился.

— У тебя в порядке все? — спрашивает Денис, когда мы выезжаем из поселка.

Я смотрю на темноту снаружи, на редкие огни, а потом изгибаюсь, пытаясь увидеть звезды, не открывая окна.

В порядке ли я?

Нет.

Но если я начну говорить об этом, вряд ли смогу остановиться. Не говорить, нет… подыхать, растоптанная, снова.

— Все хорошо, — отвечаю, наконец, глухо. — И правда устала — сама не ожидала.

— У нас такой интересный был разговор, — моментально оживляется Денис, принимая мой ответ будто даже с облегчением, что не пришлось копаться во внеочередном ПМС. — Большая удача была познакомиться с такими интересными людьми и их проектами.

Я отключаюсь.

О бизнес-проектах мой парень может рассуждать часами — и я вполне поддерживаю его увлечение, но сегодня так боюсь, что снова услышу фамилию бывшего, что предпочитаю не услышать вообще ничего.