смахну и не замечу. А Егору, если лешего вдруг переклинит на нервной почве, не поздоровится.

Леший свирепо сверкнул на меня глазами, но промолчал. Стало быть, понял.

Я вспомнил, как выглядит сибирский оплот, и переместился туда.

— Гравий? — переспросил парнишка-администратор. — Не, сюда не приходил. Спит ещё, должно быть.

— А где он спит?

— У Евдокии, поди. Где ещё-то?

— Да что ж такое! Того гляди и этот объявит, что женится.

Парень прыснул.

— Да не-е! Евдокия Гравию — не зазноба. Тётка это его. Баба одинокая, бездетная. Гравий, когда здесь бывает, частенько у неё ночует.

— Понял. А где эта Евдокия живёт?

— Да тут, рядышком. Вёрст двадцать.

— Двадцать вёрст — это, по-твоему, рядышком?

— Ну да. Не двести же.

Ну да. Действительно. Здесь, при таких-то просторах, и расстояния, видимо, по-другому воспринимаются. Я вздохнул.

— Коня дашь?

— Зачем коня? У Гравия во дворе якорь. Заходи, вон, в будку, да ступай на здоровье.

Я повеселел. Через минуту стоял перед крепкой избой, по самые окна утонувшей в снегу. Впрочем, дорожка до калитки была заботливо расчищена и посыпана песком. И там, где появился я, в снегу тоже был вытоптан пятачок. Я постучал в дверь.

— Кто? — моментально откликнулся женский голос.

Ответить я не успел. Дверь распахнулась, на порог выкатилась полная румяная женщина, ростом едва достающая мне до плеча. Гравию, то есть, вовсе в пупок упрётся.

— Охотник пришёл! — обернувшись в избу, крикнула женщина. — До тебя, племянничек! Да заходи, не стой на пороге! Ты кто таков, откуда взялся? Не видала тебя прежде. Снег-то валить — перестал, али нет?.. Да ты дверь-то, дверь-то закрой! Холоду напустишь. И сапоги сымай, не топчи мне тут! Не видишь, что ли, что помыто?.. А ты чего сидишь? Расселся, как на именинах! К тебе, чай, пришли — так встань хоть, поздоровайся!

Гравий сидел за столом перед самоваром. Тетушка, подскочив, толкнула его в плечо.

— Здрав будь, Владимир, — приподнявшись и протянув мне руку, сказал Гравий.

Ответить я не успел — тётушка затарахтела снова. Меня усадили на лавку, налили чаю и приказали угощаться бубликами. Бублики давеча покупала, в лавке сказали, что свежие. Да только где ж они свежие, когда этот вот, гляди-ка — с одного краю уже сохнуть начал? Это всё Алексашка, паразит. Как папаша его захворал, так теперь он в лавке хозяин. При папаше-то такого безобразия не было. Ежели говорили, что бублики свежие, значит, свежие! По три дня лежали, и хоть бы им что!

Тут, слава богу, на печи забулькало, и тётушка ускакала разбираться.

— Гравий, — быстро сказал я, — помощь твоя нужна.

Гравий молча кивнул. Пошёл к двери, снял с гвоздя тулуп.

— Ты кудай-то опять собрался? — из-за печи тут же выскочила тётушка. — Не успел прийти, уже снова за порог! А щи я к обеду — для кого варю?

— Мы быстро, — пообещал я. — Щи ещё даже довариться не успеют.

— Все вы так говорите!

Я решил, что Гравий уже достаточно одет, и положил руку ему на плечо. В следующую секунду мы стояли в пещере.

После трескотни тётушки Гравия брань Кощеевой башки и подвывания лешего показались музыкой. Я аж выдохнул. Спросил у Гравия:

— Часто она так трещит?

— Всегда.

— У-у-у… Сочувствую. А другой родни у тебя нет?

— Нет.

— Угу. Ну, теперь хоть ясно, почему ты сам такой болтливый. Тебе рот открывать, получается, смысла нет, за тебя всё скажут.

Гравий задумчиво посмотрел на закованное в цепи туловище Кощея. На башку на постаменте. Но вопросов, по своему обыкновению, задавать не стал. Поздоровался с Егором.

— Гравий, тут такое дело. Ты помнишь, как я лешему слово на крови давал? Вот этому? — я кивнул на деда Архипа.

— Помню.

— Ну, вот. А теперь он моё желание выполнил, и мне его освободить надо. А я слов нужных не знаю.

— Свободен.

— В смысле? — не понял я. — Это ты меня послал, или…

— Ему скажи. «Свободен».

— И всё?

— Да.

— Гхм… — я повернулся к лешему. — Свободен!

В тот же миг зелёный прут, огибающий моё запястье, исчез. А дед Архип завопил от радости. Подпрыгнул, завертелся на месте, превратился в смерч из древесных листьев и через несколько секунд втянулся в трещину в полу.

— Вот так просто? — глядя на оставшийся на полу сухой листочек, спросил я.

Гравий пожал плечами. Дескать, я не виноват, что так просто.

— Спасибо, друг, — я протянул Гравию руку. — Кабы я знал, что всего-то нужно — одно слово, не стал бы тебя сюда тащить. Да только как бы я это узнал, если твоя тётушка мне слова сказать не давала?

Егор хохотнул.

— Это она завсегда так. Тётку Евдокию никто из нашего брата не выдерживает, все норовят поскорее Гравия Знаком утянуть.

— И почему я не удивлен…

— Эй! — позвал Кощей. — Охотник! А меня отпустить?

— А тебя-то с какой стати?

— Лешего ты отпустил.

— А, ну да. Его отпустил, значит, и тебя должен. Всё логично. Обязательно, сейчас отпущу. Потом догоню и ещё раз отпущу. И будешь ты отпущенный. Только сначала на несколько вопросов ответь. День, когда падали звёзды, помнишь?

— Это было очень давно.

— Да, я в курсе. А что в тот день произошло? Или ты из своего потустороннего мира не видел ни фига?

— Я вижу всё! Я всемогущ!

— Ой, да ладно сказки рассказывать. Ты не всегда был всемогущим. Только когда звёзды нападали, кое-чему научился.

Башка скрежетнула зубами. Туловище на земле задёргалось.

— Ладно, не нервничай. — Я подошёл к алтарю и дружески потрепал голову по макушке. — Варианта у тебя, собственно, два. Либо сам мне всё расскажешь, либо я к Яге пойду. А у неё своя версия будет, в которой ты — ни фига не ДʹАртаньян.

— Яга! — завопила башка. — Она тебе помогала! Вот как ты всё преодолел…

— Нет, Кощей. Одолел я всё потому, что ты хреново подготовился. Ну сам посмотри: оставил крепость без защиты и ломанулся убивать меня. Даже не зная, в каком числе я сюда явился, и что вообще происходит. Разведка поставлена — откровенно так себе. В общем, шаг за шагом загонял себя в расставленную ловушку. Видишь, как получается. Сильный — да, бессмертный — да. А ума нет — и всё, пропал.

— Посмотрим. Поглядим, охотничек! На моей стороне — вечность.

— Да это мы поправим, не боись.

— Как ты убьёшь меня? Я бессмертен!

— Да найдём варианты, чего ты… Ну, так, навскидку, первое, что в голову приходит, отдадим тебя Ползунову. В переплавку. Сделают из тебя ценные механизмы. А?

Глава 3

Башка замолчала. Похоже,