символам отвержения. Второсортности. Эти нашивки подчеркивают их положение чужаков. Одежда обтрепалась, волосы растрепаны; на приближающихся девочек смотрят с мрачным интересом, характерным для уличных хулиганов.

— Не смотри на них, — шепчет Лис; она уже опустила глаза, смотрит под ноги. Но Анна не спешит следовать примеру Ханнели. Она знает: по мнению подруги, она слишком много думает о мальчиках. Но это не то что глупо кокетничать с благовоспитанными одноклассниками. В глазах этих мальчишек она читает дерзость и вызов.

— Курить хотите? — спрашивает один, протягивая окурок. Одет в лохмотья, выглядит неухоженным.

— Нет! — твердо отвечает Лис.

Но Анна останавливается.

— Анна! — потрясенно шепчет подруга, толкая ее в бок.

— Это всего лишь сигарета, — упирается Анна. — Я никогда не пробовала.

Лишь на миг она ловит любопытство и насмешку в его глазах, принимая окурок из его пальцев. Сует, слегка влажный от слюны, себе в рот и залихватски, по собственному убеждению, затягивается. Но тут же закашливается: в горле защипало от едкого дыма. Да, Греты Гарбо из нее не выйдет. Лицо покраснело, из глаз текут слезы. Она бездумно бросает окурок, Лис хватает ее за руку и тащит прочь.

— Анна… — сочувственно и в то же время укоризненно говорит она.

— Только маме своей не говори, — выдавливает из себя Анна, а парни хохочут им вслед.

— Что? Моей маме? — удивляется Лис.

— Пожалуйста, не говори, — умоляет Анна, вытирая слезы, — она будет думать, что я помешана на мальчиках. Она уже думает, что я всезнайка.

— Вовсе она так не думает! — По тону Лис непонятно, кого она хочет защитить: мать или Анну.

— Думает! — настаивает Анна. — Ты сама слышала: Богу известно все, а Анне — все остальное.

— Это была шутка!

— Нет. Это правда. Я и есть всезнайка.

— Хорошо, — соглашается Ханнели. — И помешана на мальчиках. Но мы все равно тебя любим.

И тут Анна смеется. Втягивает в себя слезы и обнимает Лис за плечи. Милая Лис! Но тут же произносит:

— О нет!

— Что — нет?

— Доброе утро, госпожа Липшиц, — нараспев произносит Анна с должной вежливостью при появлении почтенной дамы среднеевропейской наружности со звездой на пальто.

— Доброе утро, деточка, — неодобрительно откликается означенная госпожа, проходя мимо: на плече висит хозяйственная сумка, на лице застыло сердитое выражение.

— Вот теперь у меня точно неприятности, — предсказывает Анна с ужасом в голосе, когда они отходят на безопасное расстояние.

— Это еще кто?

— Госпожа Липшиц. Я зову ее Старая Проныра. Вечно ищет, к чему бы во мне придраться. Если она видела, что я пытаюсь курить, сразу же пойдет к маме. — Анна фыркает. — Ладно, теперь-то что. Я хочу соленый огурец!

Она увидела на противоположной стороне улицы торговца с тележкой. «Самые вкусные огурчики в городе!» — кричит он прохожим. Девочки смеются, отправив в рот по половинке крошечного огурчика: на вкус он орехово-сладкий с привкусом мускатной приправы. На Зёйдерамстеллаан Анна и Лис расстаются: на прощание Анне внезапно хочет обнять подругу — просто так. Лис, кажется, не возражает.

Но, шагая по Делтастраат с сумкой книг через плечо, Анна чувствует, что прилив веселья покидает ее; взамен в сердце поселяется колючее, непрошеное и невесть откуда взявшееся одиночество. Она старается подбодрить себя, откусив еще кусочек хрусткого огурца, но на самом деле ей хочется лишь избавиться от табачного запаха, и она выбрасывает его в сточную канаву. Если ее застанут родители, притворится, что у нее болит живот — в это они легко поверят. Мама всегда сетует, что она «такая болезненная». С конституцией, из-за которой к ней липнет все, что может прилипнуть. Но и правда — болело так, будто какой-то крюк тащил ее в черную дыру. Может, из-за сигаретной затяжки. От горького дыма кружится голова и перехватывает дыхание. Она останавливается и обнимает фонарный столб. Этой Анны она не показывает никому. Анны, которой очень страшно. Беспомощной Анны на краю одиночества и пустоты. Для Анны, которая хочет стать знаменитой, это не пойдет. Ухватив себя за запястье, она считает пульс и пытается унять волнение. Мама скажет: ты просто нервный ребенок, как многие девочки, и даст выпить валерьянки. Но Анна то знает: это куда больше, чем девичья нервная возбудимость. Когда это находит на нее в полную силу, ей кажется, что ее вот вот поглотит черный туман. Этот страх знаком ей с тех пор, когда она еще не умела осознать его. Страх, что за всеми ужимками и улыбками маленькой госпожи Всезнайки она — всего лишь пустое место. Что в ней нет ничего настоящего и ей остается лишь притворяться и воображать, но путного из нее не выйдет, потому что никто не полюбит ее и не узнает получше, и что ее сердце прах и в прах обратится.

Она придумала уловки на случай, когда приходит этот страх. Пытается заострять внимание на облаках в небе, представляя их гигантскими кораблями. Считает в обратном порядке от ста до единицы. Или просто рыдает от души. Ей ничего не стоит сделать так и сейчас, но плакать на людях не хочется; вместо этого она наблюдает за тем, как ползет вверх по столбу паучок-сенокосец. И прядет шелковую нить господин Длинноножка. Выше и выше по серебристой паутинке. Анна глубоко вздыхает и медленно выдыхает. Сглатывает — и страх медленно уходит.

Пульс постепенно выравнивается. Вытирая липкую испарину со лба, она перебрасывает через плечо сумку с книгами. И вот она снова идет, легкая, как те облака. Пустота надежно заперта внутри.

Ряды современных зданий из песчаника расходятся симметричными лучами от центральной звезды высокой желтой башни под названием Волкенкраббер. «Скребущая облака». Двадцатиэтажный выступ из бетона, стали и стекла почесывает пузики облакам среди респектабельных окрестностей. Полдень пахнет выпечкой из пекарни Бломмештайн и немного — ветром с реки. Вот она, Мерведеплейн, «Мерри», как окрестила ее про себя Анна.

Они живут в доме номер тридцать семь. Четыре комнаты, кухня, ванная и уборная, плюс комната наверху, куда они пустили жильца-холостяка. Квартира просторная, с чудесной platje — так здесь зовут террасу на плоской крыше, залитой смесью гудрона и щебня: летом загорать там не хуже, чем на любом пляже. Анна поднимается по лестнице и встречает мать в капоте, с выражением мрачным и разочарованным. Мать Анны дама степенная, с густыми бровями и непринужденной улыбкой Холлендеров. Вот только теперь она почти не улыбается.

— Анна, — хмурится мама. — мне нужно с тобой кое о чем поговорить. Садись.

Застекленная дверь в гостиную цвета морской волны открыта. Безропотно бросив сумку на мамин диван с горбатой спинкой, она бухается на него сама и беспокойно