— Прочти вот это, — после занятия Яцек протянул Адаму книгу. На обложке значилось: Ф. Энгельс. «Происхождение семьи, частой собственности и государства».

— Жид что ли? — поинтересовался Адам, разглядывая портрет автора.

— Сам ты жид, — обиделся на политическую неграмотность товарища Яцек. Немец, коммунист. Наш товарищ, одним словом.

Прочитанная книга оставила в душе Адама неизгладимый след и массу вопросов, на которые требовались немедленные и исчерпывающие ответы. К большому сожалению, прокомментировать книгу было некому. Когда Адам дочитывал последние страницы, Авдея ликвидировали буржуазные спецслужбы, а должную замену ему пока прислать не успели. Члены ячейки, размахивая красными флагами, проводили Авдея в последний путь, спели над его могилой «Марсельезу» и «Оду к радости» Бетховена, помянули тремя бутылками «Выборовой» и поклялись мстить буржуям до конца своей жизни.

— Пшисенгнам до конца жиця быць лояльны справы комунизму, — поклялся над могилой и Адам.

В скором времени ячейку прикрыли. Яцек угодил в тюрьму. По мнению Адама, его арест был связан с местью за Авдея, но никто из друзей толком ничего не знал. Встретились друзья через три года, когда Адам уже закончил училище и готовился к поступлению в Варшавский университет.

— Ты еще помнишь свою клятву? — поинтересовался Яцек. В глазах и голосе старшего товарища чувствовалась та сила, которая обретается только в нелегких испытаниях, будь то тюремное заключение, либо тяжелая борьба за идею или правое дело.

— Безусловно, помню, — ответил Адам. — Но неужели я смогу быть чем-нибудь вам полезен, кроме своих убеждений?

— Именно так, — ответил Яцек, — я вижу, ты в университет поступать собрался? Придется переиграть. Ты нам нужен на другом месте и в другой роли. Да и убеждения свои тебе потребуется глубоко замаскировать. Пойдем, что ли выпьем! — радостно воскликнул Яцек. — Я угощаю! Денек-то сегодня какой чудесный!

За столом в корчме Яцек поведал Адаму, что уже давно активно работает под крышей советской резидентуры, считает, что они с Адамом в одной упряжке с первого дня знакомства, поэтому в своем товарище нисколько не сомневается и лично порекомендовал его Лубянке для выполнения важного задания.

— Адам, я не буду рассказывать тебе сказки об установлении диктатуры пролетариата по всему миру, не буду рисовать картины светлого коммунистического будущего, ты сам прекрасно понимаешь, что обстановка в мире сложная. Противоборство, так сказать, интересов. И кто победит, сказать пока сложно. Никто не останется в стороне в предстоящей бойне, и я очень рад, что ты занял правильную позицию. Одним словом, нам нужны свои люди в польской армии, поэтому, как ни прискорбно, но тебе придется расстаться с мыслями об университете и поступить на службу в Войско Польское. Поверь, если все пойдет так, как задумано, быть тебе генералом, — Яцек засмеялся, похлопал Адама по плечу, — ты все понял, товарищ? Тогда давай за это и выпьем…

В середине лета, приехав на побывку в Нелепово, Адам объявил родителям, что с марксизмом покончено, и он поступает на службу в польскую армию.

В тот миг Ирэна сильно удивилась столь радикальным изменениям в мировоззрении сына, считая его хоть и упрямцем, но натурой цельной, привыкшей отвечать за свои слова и редко меняющей убеждения. Но возражать не стала. В конце концов, у Адама своя голова на плечах, и он вправе сам строить себе карьеру. К тому же отец Адама пан Анджей Ковальчик одобрил выбор, хотя и считал всех военных твердолобыми истуканами, задарма проедающими оборонные ассигнования.

Сентябрь 1939 года Адам встретил, будучи в офицерском звании поручика Армии Крайовой и аналогичном ему по значимости звании старшего лейтенанта НКВД. Таким образом, окажись поручик на восточных территориях, и будь он пленен советскими войсками, ему мало что угрожало, но судьба распорядилась несколько жестче.

В скоротечном сражении за Варшаву раненый Адам попал в плен. Вместе с другими офицерами его разместили в фильтрационном лагере в Вольденберге, откуда, быстро оправившись от ранения, поручик сбежал, попутно прирезав двух немецких вертухаев. Затем последовала встреча с резидентом советской разведки, переброска в СССР, новые документы и оперативная работа на отошедшей к СССР территории под Львовом. В ту пору в Кремле понимали, что вероятность войны с немцами возрастает с каждым днем, поэтому Адаму было поручено создать агентурную сеть в данном районе. И в первые же дни все-таки начавшейся войны Адама контузило, около месяца он отлеживался теперь уже в немецком тылу. Оклемавшись, Адам вышел на связь с начальством, которое не долго думая и снабдив всем необходимым, отправило его для борьбы с фашизмом в родные места.

Более трех лет Адам не был дома. Он не испытывал ностальгии по родным местам, отцу с матерью и дому. «Все-таки, хорошо, что судьба связала меня с разведкой, — размышлял Адам на подступах к Нелепово. — Я чувствую себя на своем месте и даже не представляю, как бы выглядел в другой роли. А ведь когда-то я мечтал стать священником, улыбался про себя Адам, а оно вон, как все повернулось. Ни грамма не жалею, что все сложилось так, а не иначе, вот только беда, что в последнее время мной командуют какие-то болваны. Будем надеяться, что я найду общий язык с будущим командиром и смогу расценивать командировку в родные места как реабилитацию после контузии».

Прибыв на место, он первым делом навестил родительский дом и могилу отца, на похоронах которого ему не суждено было побывать из-за начала военных действий. Отец последнее время много болел и, в конце концов, умер от воспаления легких и, как казалось пани Ирэне, от нежелания видеть войну, которую он проклял еще в самом ее начале.

— Ты надолго, сынок? — прижимая к себе Адама, спрашивала мать.

— Надолго, мама, надолго, пока врага не разобьем, — отвечал Адам.

— А кто для нас больший враг, Адамушка, — утирая слезы, продолжала мать свои расспросы, — немцы или русские?

— Что, мама? — наклонив ухо к губам матери, переспросил Адам, — ты извини, я после контузии плохо слышу. Но врачи говорят, это скоро пройдет.

— Я говорю, ты кого бить-то собрался? Фашистов? — повторила Ирэна свой вопрос.

— И фашистов, и тех, кто им служит, никому мало не покажется — заверил Адам.

Он прожил в доме два дня, вздрагивая и подходя к окну при малейшем шорохе, а на третьи сутки ночью ушел, оставив мать в смутных догадках о своих дальнейших планах.

— В партизаны, Адам? — спросила Ирэна.

— В православные священники, — пошутил сын, — ты меня ни о чем не спрашивала, мама, а я тебе ни о чем не говорил. И вообще, не было меня здесь. Поняла? — Адам обнял мать, и скрылся в ночи. Перед тем как уйти, он сказал ей, что по мере возможности будет наведываться.

Ходики прокуковали одиннадцать раз, когда на улице прозвучали выстрелы. Сначала два громких, быстро последовавших один за другим, потом пять глухих с более длительными промежутками. Ирэна ни с чем не могла спутать звуки пистолета и пятизарядной винтовки «Маузер», которой была вооружена местная полиция. Слишком часто она слышала их в последнее время.