Кливленде, составление таблиц с сотнями иероглифов, чтение старинных стихов, в которых не понимаешь ни слова.

— Я бросила китайскую школу во втором классе.

После того как моя учительница пожаловалась, что я говорю как двухлетний ребенок, даже мои родители не смогли вынести такого позора. Этим летом у меня точно не будет времени на китайский. Но где-то на задворках сознания уже слышится тревожный звоночек.

— Я пыталась тебе втолковать. — Мама достает из кармана еще один листок бумаги, сложенный вчетверо. Косится на моих друзей. Потом она пожалеет, что вспылила в их присутствии, но уже не переиграешь. — Мы с отцом считаем, что тебе пора изучать родную культуру. Мы отправляем тебя в лагерь. На Тайвань.

— На Тайвань?

Родители давно твердили, что собираются свозить нас в Фуцзянь — провинцию на юго-востоке Китая, где они родились, познакомились в институте и откуда уехали, когда папа окончил медицинский. Но у нас вечно не хватало денег на поездку. Родственников там тоже не осталось. Мамины родители умерли еще до моего рождения, а папины — вскоре после него.

О Тайване я знаю только, что это остров у побережья Фуцзянь и что оттуда родом мой дядя Джонни, муж маминой сестры из Ванкувера. С таким же успехом мама могла бы объявить, что я полечу на Луну. Мы не можем позволить себе такую поездку, учитывая предстоящие расходы на мою учебу, да и Перл уже на подходе.

— Это хорошая возможность. — Папа снимает кепку, внезапно посерьезнев. — Изучишь традиционные иероглифы фаньтицзы[5].

Я едва вникаю в его слова.

— Я не могу уехать на неделю…

— На восемь недель, — поправляет мама. — Смена начинается в эти выходные.

— В эти… в эти выходные? Никуда я не поеду! — взрываюсь я. — Я поступила в Северо-Западный университет! Сделала все, чего вы требовали. Я ни в чем не провинилась!

— Провинилась? Это ведь не наказание! — К моему удивлению, мама сама чуть не плачет. — Тетя Лилиан расхваливала этот лагерь. Молодежи там очень нравится. А твой билет жутко дорогой. Безвозвратный!

— Погоди, — кричу я. — Вы что, уже купили билет?

— Я продала свое ожерелье из черного жемчуга!

Мамино ожерелье из черного жемчуга! Подарок ее отца, который умер, когда ей было пятнадцать — меньше, чем мне сейчас. Сколько раз я наблюдала, как мама в годовщину его смерти доставала эту нитку и полировала жемчуг красным шелковым лоскутком? Она часто рассказывала историю о том, как гунгун[6] привез ей ожерелье из неудачной деловой поездки в Гонконг.

В мамином ожерелье отзываются эхом все их предыдущие жертвы: вот она шаркает шлепанцами по коридору, складывая постиранное белье, потому что приняла на себя мои домашние обязанности, пока я училась до глубокой ночи; вот шрам от пореза на пальце — мама разделывала черных кур, чтобы накормить дочку во время выпускных экзаменов; папа возил меня на практику в клинику; а скольких тревог стоила им подача заявлений на медицинские факультеты.

Меган сжимает руку Дэна.

«Скажи им, скажи им, скажи…»

В моем сердце бушует война. Меня терзают те же угрызения совести, что появляются в День матери, когда я не нахожу в себе должной благодарности. Ничего похожего на благодарность.

Одно дело — увиливать от мелочного надзора, установленного мамой. И совсем другое — отказаться от упорной борьбы за обеспеченное и достойное будущее нашей семьи. Родители перережут себе глотки, лишь бы я была счастлива, а в благодарность за это я последую дорогой, которую они выбрали для меня.

Мне следовало знать, что нельзя позволять себе так увлекаться.

Плечи мои никнут. Я не в силах смотреть в глаза Меган.

— Надо найти паспорт, — бормочу я и бреду к машине, оставив свое сердце в мусорном баке и задыхаясь, как выброшенная на берег рыба.

Глава 4

Я плюхаюсь на крышку папиного клетчатого чемодана и дергаю бегунок с кисточкой, пытаясь застегнуть молнию на последнем угле, чтобы успеть-таки на дневной рейс. Тут раздается стук в дверь. Я знаю, что это папа, потому что он единственный, кто стучится.

— Входи, — кряхчу я.

Папа держит в руках мягкий черный футляр. Его седеющие волосы зачесаны на лысину. Папе пятьдесят пять лет, у него узкое лицо, серое и морщинистое, как карта Скалистых гор, не то что у отца Меган, адвоката, который вполне сойдет за ее старшего брата.

— Помощь нужна?

— Сама справлюсь.

Папа входит пригнувшись, словно у меня низкий потолок. Я по большей части недооценивала свою комнату, но теперь, перед отъездом, это место — с репродукциями Дега, сиреневой сумкой и тайником с арахисовыми кексами — кажется мне моим единственным убежищем.

— Это не для Тайваня. Но я бы хотел, чтобы он был у тебя.

Молния безнадежна. Я беру у папы футляр и вынимаю из него стетоскоп.

— Мне его подарил мой научный руководитель, когда я окончил институт. Я приберегал эту вещь для тебя… Нравится?

Хромированный стетоскоп до сих пор не утратил блеск. Папа никогда им не пользовался. Мягкие черные трубки, круглая головка, способная улавливать сердцебиение. Я бережно, словно ребенка, взвешиваю в руках этот прибор — символ уважаемой профессии, которую моя семья наблюдала только со стороны. По размеру стетоскоп скорее подходит мне, чем папе, он будто дожидался меня. Под тяжестью папиного тела поскрипывают половицы.

Пару лет назад мы с Перл смотрели на «Нетфликс» фильм «Мулань» — историю о девушке из Древнего Китая, которая крадет доспехи у отца и ради его спасения сама отправляется на войну, а потом возвращается домой героиней и пытается заслужить прощение родителя, отказавшись от почестей. Только затем, чтобы услышать, что самый большой подарок для него — иметь такую дочь. Мы с Перл обрыдались. А потом узнали, что много лет назад папа смотрел этот фильм в самолете, когда летел из Сингапура.

— Ты тоже плакал? — осмелилась спросить сестра; я замерла в сторонке, ожидая его ответа.

Папа скорчил гримаску, что делал только для Перл:

— Плакал.

— Что, правда? — не сдержалась я, пораженная до глубины души. Неужто чудеса еще случаются? Неужто и его пробрало?

— А в каком месте, папа?

«Ох, Перл, и как у тебя язык повернулся?»

— Когда хунну вторглись в Китай, — честно ответил папа.

Теперь роли меняются. Отец хочет, чтобы я полюбила этот подарок, а я…

Папа берет меня за руку, что случается нечасто.

— Тайвань — не наказание, — тихо произносит он. — Жаль, что не вовремя. Я бы присоединился к тебе в последние дни, если б сумел подстроиться со своей командировкой. — Речь о больнице, где папа втихаря