Все, что мне предлагали на экзамене, я играла с листа, импровизировать я тоже умела. И впрямь, чему мы учимся, не пропадает даром! Ежедневные гаммы часами, этюды Черни — все оправдало себя. Казалось, Эрмина предвидела, что это мне когда-нибудь настоятельно потребуется.

Экзамен по немецкому тоже прошел хорошо.

Два дня сочинения и диктант. Разучивание наизусть длиннющей баллады. Составление различных писем, вечерней молитвы, сочинение стихотворения, прославление Его Величества кайзера, чтение театральной пьесы по ролям — я была в своей стихии. У меня, по утверждению Эрмины, неуемная фантазия, и я отдалась ее власти: сочинения мои оказались самыми длинными, прославление превратилось почти в оду. К тому же, я была на год старше остальных, все мне давалось легче, и после французского, английского, истории, чистописания и религии мы, довольные, отправились домой.

Мы отсутствовали восемь дней, спали и ели в пансионе, а на Троицу я узнала, что Вена принадлежит мне. Я выдержала испытания. Новая жизнь начиналась осенью.

Но до осени было еще далеко.

За эту экзаменационную неделю отец заказал новую вывеску. Золотыми буквами по малиновому фону: ФАБРИКА ФЕСОК «РЮДИГЕР ХЮБШ И СЫН». Большая сияющая вывеска красовалась теперь над воротами, и с этого момента родной дом окончательно стал мне чужим.

Как всегда, я искала утешения за фортепьяно, пока отец не запретил мне играть.

В результате я заболела, слегла в постель, перестала есть и только спала целыми днями.

И тогда Эрмина написала второе письмо. Кому, она не сказала. Вот вам загадка номер семь. Но через неделю в комнату вошла моя белокурая маменька, разгоряченная, с пылающими щеками.

Она села на кровать, и я поняла, что произошло что-то неслыханное и совершенно невероятное.

— Минка! — воскликнула она, едва переводя дыхание, и схватила меня за руку. — Я все еще не могу в это поверить, но твой папа́ только что разрешил: ты отправишься в путешествие. Ты едешь в Верхнюю Австрию. В Эннс! Что ты на это скажешь? Свершилось чудо.

— В Эннс? — растерянно переспросила я.

— Ну да! Твоя тетушка приглашает тебя погостить на все лето. В свой отель. Представляешь, ты будешь жить в «Черном орле», а это самый изысканный дом в городе. Боже мой! Эннс… и Верхняя Австрия… Тебе там понравится. Ты не представляешь, как там красиво!

— А фройляйн фон Фришенбах?

— Она поедет с тобой. Мне страшно будет недоставать тебя. Мы увидимся только осенью… Разве что произойдет второе чудо. Как знать, вдруг мне разрешат навестить вас, — она слегка задумалась и покачала головой. — Нет, вряд ли, ты же знаешь своего папа́. Он никогда не отпустит меня в Эннс.

В тот же день мне стало лучше.

На следующее утро пропала усталость, я начала есть, а к вечеру вещи были уже уложены: мои платья, мои книги, чернила, перья, мое распятие. Мои ноты, камертон, метроном. Букварь, катехизис. Четки. Крестильная свеча. Кукла Элизабет. Краски, палитра, мольберт. Моя скрипка. Мой дневник. Моя родословная. Тетради с моими сочинениями. Пяльцы для вышивания. Лютня с узорными лентами, даже мой письменный стол — его разобрали, заколотили серыми досками и уложили в большой деревянный ящик. Постельное белье, нижнее белье, перчатки, шарфы. Чулки и подвязки к ним, карнавальные костюмы, шляпы, зонтики от солнца, муфта, мое розовое домино, ночные свечи, подсвечники, заколки для волос, молитвенник.

Я стояла и думала: это больше похоже на настоящий переезд. Для летнего отдыха, пожалуй, чересчур. Но ничего не сказала.

Главное, я уезжала от своего батюшки.

Он даже не попрощался со мной.

Он был, как всегда, по делам в Леопольдштадте, уехал в нашем экипаже, запряженном двумя славными пегими лошадками, и с нашим новым кучером по имени Люц. Впрочем, мне до него не было дела.

Зато вся прислуга со мною расцеловалась и пожелала мне счастья. Кухарка, горничная, служанки, прачка, секретарь. А маменька прижала к себе, словно боялась, что мы уже никогда не увидимся.

Она была очень хороша в тот день, в новом белом платье, расшитом колокольчиками по подолу и на рукавах, с широким шарфом цвета чайной розы на туго затянутом лифе и с живыми розами в белокурых волосах.

Она долго ждала это платье. Оно было прямо с иголочки. Пошивочный салон Бретель Манун прислал его спозаранок в запечатанной почтовой коробке.

Мама надела его в мою честь. «Хочу остаться красивой в твоей памяти, чтобы ты вспоминала меня такой». Она даже надела свой сверкающий бриллиантовый браслет.

Уже стоя у ворот, мама засыпала меня добрыми советами:

— Будь как можно любезней с тетушкой Юлианой, — сказала она под конец.

— Конечно, мама. Я постараюсь.

— И с дядюшкой Луи, ее мужем!

— Конечно.

— И со всеми, с кем познакомишься.

— Как прикажете.

— В Эннсе все вежливы и обходительны. Покажи, что ты хорошо воспитана. Может, когда-нибудь станешь там учительницей, так что уже теперь тебе надобно служить образцом. Не опозорь меня, моя Минка. Обещаешь?

— Обещаю.

Она испытующе взглянула на меня.

— У твоей тетушки нет детей. Не будь ей обузой. Она к этому не привыкла.

— Да, мама, я не стану ей обузой.

— И каждую неделю пиши мне по письму. С рисунком. У тебя это хорошо получается. Чтобы я все могла себе представить: твою комнату, мебель. И напиши большой портрет с моей дорогой Юлианы. Когда-то она была самой красивой женщиной в Эннсе. С поистине осиной талией — сорок пять сантиметров. Как у нашей императрицы. Мужчина мог бы обхватить ее двумя ладонями. Интересно, такова ли она теперь? Но сперва напиши большую акварель Главной площади с городской башней и сразу же отошли ее мне. Боже мой! Как бежит время! Восемнадцать лет назад я уехала из дому. Непостижимо… — Она задумчиво взглянула на меня. Потом достала свои золотые карманные часы. — Ну, а теперь серьезно, — сказала она, — пока я не забыла. Минка, моя любимая, сокровище мое, ты попадешь в новый город. В новый дом. Познакомишься с новыми людьми. Выслушай меня хорошенько. Жизнь частенько бурлит, словно океан, и порой так трудно на что-то решиться. Внимательно прислушивайся к себе и делай то, что важно. Только важное. Остальное уладится само собой.

— Да, мама, — я поцеловала ей руку и сделала глубокий книксен.

— Ты и впрямь меня поняла? — склонилась она ко мне.

— Я все поняла, мама. Я всегда буду делать то, что важно.

— Тогда с тобой в жизни ничего не случится. Храни тебя Господь, дитя мое! — Она поцеловала меня на прощание и обернулась к Эрмине. — Спасибо за все, — сказала она тихо, — я перед тобой в большом долгу. Не знаю, свидимся ли мы еще. Передай также мою покорнейшую благодарность… ну, ты знаешь, кому. Поцелуй его, пожалуйста, тысячу раз. И скажи ему, что я… что я счастлива. А тебе на будущее желаю всего самого доброго. Будь счастлива, дражайшая Эрмина. Вспоминай иногда обо мне.