– Совсем как раньше. – Глаза у него были грустные,должно быть, и вправду ностальгировал. Он протянул руку и погладил меня пощеке. Я тут же благодарно приникла к его руке губами, и тут он выдал: – Если тыеще раз напьешься, я пущу себе пулю в лоб. Я не шучу. – В этом я несомневалась, шутить он вообще не умеет, а вот так – точно бы шутить не стал.

– Ты что, спятил? – спросила я, чувствуя, какотпадает моя челюсть.

– Точно, – кивнул он. – Спятил. Тыдействительно то единственное, что удерживает меня на этом свете. И есливыяснится, что ты… лучше сдохнуть, чем видеть, как ты превращаешься…Извини, – резко закончил он, а я все еще сидела с отвисшей челюстью.

– Игорь, – наконец смогла произнести я и увидела,как изменилось его лицо. Давно я его так не называла. В детстве я обращалась кнему так, как велел отец: “Игорь Николаевич”. Потом был краткий промежуток,когда я называла его Игорь, и все во мне пело от счастья, теперь звала как все– Дед, а обращаясь к нему, вообще обходилась без имени. Теперь оказалось, чтоон обращал на это внимание, и я сразу ощутила неловкость. – Послушай, –вяло начала я, но он лишь покачал головой:

– Я тебя предупредил, а там как знаешь.

– Клянусь, я…

– Все. Я тебе верю. Тебе. А не тем, кто мелет языками.Постарайся меня не разочаровывать. А с Дидоновым разберись. Если это подстава,спускать такое негоже. Пусть помнит, кто здесь хозяин. – Дидонов, кстати,тот самый тип, в чьей газетке появилась статья о дебоше, учиненном мною вмилиции.

Через десять минут Дед вызвал машину и отправился служитьнароду, а я крепко задумалась. Итог оказался неутешителен, пришлоськонстатировать, что старый змей в очередной раз обыграл меня: и выпить невыпьешь без того, чтобы не чувствовать себя едва ли не убийцей, и в отношениижурналистов опять же настоял на своем. Еще дней пять назад я его убеждала ивроде бы смогла убедить, что обращать внимание на их выпады себе дороже. Пустьтявкают, нам-то что? Влезем в свару, им же в радость. Согласился он весьманеохотно. Чувствовалось, они его так допекли, что, будь его воля – самоличноперестрелял бы самых горластых. Я еще даже съязвила (мысленно), что с такимболезненным отношением к чужим словесам в народные избранники лезть не стоило.И вот теперь мне недвусмысленно предложено разобраться с Дидоновым.

– Ох ты, господи, – тяжко вздохнула я, потому чторазборки не любила. Мне и деньги-то в этом серпентарии как раз платили за то,чтоб все было тихо, мирно, без шума и пыли. И нате вам…

Я скривилась, как от зубной боли, а потом немногопоразмышляла о Дидонове, точнее, на чем и как следует поймать его, чтобы раз инавсегда прищемить хвост. Дед в принципе прав, он давно нарывался. Прирожденныйправдолюбец изрядно пакостил местной власти, хотя мог бы жить с ней душа вдушу. Но пакостил. В городском совете от него Дедовым соратникам житья не было,а тут он еще газетку приобрел, рупор гласности, так сказать. Заправляла тамнекая дама, но дела это не меняло. “Придется разобраться, – с тоскойрешила я и вновь скривилась, потому что подумала о Борьке. Вчера я тоже о немдумала, но с симпатией, а сейчас… – Истины нет, есть точка зрения”, – напомнилая себе, но легче от этого не стало.

Я сняла трубку и набрала Борькин номер.

– Как дела? – тут же спросил он.

– Хреново. Досталось по самое не могу. Может, кофейкуили очень занят?

– Давай часика в два? – как-то вяло предложил он,и мы простились.

Я покосилась на Сашку, который уже некоторое времяпосматривал на меня с неудовольствием (ночью в спальню его не пустили, законноеместо занял чужой дядя), теперь время прогулки подошло, а я все сижу за столоми вроде бы никуда не тороплюсь.

– Прогуляемся? – подмигнула я ему. На ходу лучшедумается, мне-то уж точно.

Свежий воздух, веселый Сашка, листья под ногами шуршат,осеннее солнце пригревает, а мысли бегают, как тараканы. Я восстановила впамяти события прошлой ночи. Борька… С Борькой мы познакомились три месяцаназад на фуршете, он предложил меня подвезти. Чувствовалось, чего-то парню отменя надо, что, впрочем, неудивительно, памятуя, кто у нас Дед, а то, что уменя с Дедом отношения хоть и не простые, но чрезвычайно близкие, знают все,кому надо.

Однако в тот первый вечер заговорить о своем деле Борька таки не решился. Оставил визитку, и мы простились вроде бы навсегда. Через парудней после этого я о нем вспомнила и обратилась с просьбой, на которую онохотно откликнулся. Потом дважды приглашал меня на ленч. Я ждала ответнойпросьбы, не дождалась и совсем было решила, что он на меня “глаз положил”. Ачто, не всегда же я выгляжу паршиво, и Дед прав, девушка я еще совсем молодая.Ну, может, “совсем” сильно сказано… Наконец, свое дело он все-таки изложил, и явздохнула с облегчением, помочь ему было проще, чем увидеть в нем возможноголюбовника. Правда, он пытался подъехать и с этим, но робко и как-то даже безособой охоты, по принципу “может, и ни к чему, но предложить обязан”… Весьмаделикатно я дала понять, что не вижу его в роли возлюбленного. Он тут жеотступил, должно быть, вспомнив слухи, что я любовница Деда и рисковать простоне желаю.

После этого мы время от времени встречались, чтобы немноговыпить и поболтать о том о сем, к нашему обоюдному удовольствию. Борька мненравился – умный, в меру порядочный, но не до глупости, главное, с чувствомюмора и убежденностью, что оно есть у меня. Во всяком случае, Борька всегдасмеялся моим шуткам, и я это ценила, потому что мало кто находил их смешными.

Представлять Борьку в роли человека, сознательно заманившегоменя в ловушку, мне не хотелось. Хотя теперь кое-какие обстоятельства началивыглядеть странновато, чтобы не сказать – подозрительно. Прежде всего выпили мыдействительно немного. На самом деле не очень-то я злоупотребляю (хотяпослушать общественность, так пью не просыхая, но это все вражеские козни, аеще невезение, стоит расслабиться – и непременно на кого-то нарвешься). Таквот, вопреки досужей болтовне, я не злоупотребляю, а в тот вечер мне и вовсепить не хотелось. Мартини я заказала из чувства солидарности и всего одинбокал. Согласитесь, доза совершенно незначительная.

Борька трижды заказывал по рюмке коньяка, одним словом,сущая ерунда. В половине одиннадцатого мы покинули заведение. В тот день я какраз дала зарок больше двигаться и оттого была без машины. Борька вызвалсяотвезти меня домой, и мы покатили по проспекту, свернули на улицу Алябьева, ивот тогда появились доблестные “труженики дороги”, точнее, кустов и прочихукромных мест. Появились не просто так, а с сиреной и сопутствующейатрибутикой, и выходило, что нужны им мы, то есть Борькина машина. Он свернул впереулок, милиция поотстала, а Борька притормозил и затравленно сказал: