Наступило Первое мая. Мы решили встретить праздник на батарее Иванова в южном поселке. Звали товарищей к себе в гости, да они переспорили: у нас, говорят, сторона южнее и солнце горячее.

Погода майская, солнышко играет, снег под лыжами похрустывает. Его утренним морозцем прихватило. Идем наслаждаемся и загадываем: надолго ли хватит затишья.

Погода меняется часто. Засвищет поверху ветер — и зло ощетинится океан, будто зашевелится на нем обросшая пеной чешуя. А вот когда затихнет ветер, — сгладится вода вокруг и будто в полированную синюю оправу окажется вставленным наш драгоценный кусочек земли. Солнце плетет своими лучами искрящийся шелковый покров, и нежится океан на пригреве. Изредка, как мускул, перекатится под натянутым шелком могучий вал, будто океан вздохнет по ушедшей буре, и опять покой и тишина. Тогда, откуда ни возьмись, среди бела дня, словно белогрудые лебеди, приплывают льдины: ближе, ближе и вот это уже не просто льдины, а целые ледяные скалы.

Еще не сказал я, что земля наша была полуостровом. На школьной карте он даже не обозначен. На других картах в этом месте линия берега чуть выдалась вперед.

Перешеек давно волны точат, он стал узеньким и уменьшался на глазах: где берег был не скалистый, — льдом и волнами отрывало целые глыбы земли. Скоро мы окажемся на острове, если не укреплять берег.

С этой стороны полуострова море очистилось: ветром далеко угнало лед от берега, сияет гладкая вода. Архип Иванович идет по самому краю обрыва.

— Никогда еще первого мая не ходил на лыжах, — говорит он, а сам высматривает уток.

На воде всюду видны черные точки, словно мак рассыпан на голубом блюде. Только все утки плавают за выстрелом.

Скалы обледенели. Буран им нахлобучил снежные шапки, а внизу волны гулко плещут в ледяные пещеры.

Далеко до воды, и хочется заглянуть туда, вниз. Но попробуй зайти на край этого снегового наноса. Обломится он под твоими ногами — загремишь в море. Может быть, соскользнешь, не расшибись по пути, но уж не рассчитывай выбраться обратно; и во время прилива нет спасения: под ледяным карнизом волны забьют человека.

Заглядывается Архип Иванович на дичь и все время ищет лазейку, чтобы спуститься ниже. Я его предупреждаю:

— Берегись! Сто́ит раз поскользнуться — и уже не остановишься!

А он вдруг зовет меня:

— Смотри, какая большая утка плавает. Только где же у нее шея? Неужели спит и голову сложила под крыло? Тогда это черный лебедь! Черный лебедь — невиданное дело!

Стали мы присматриваться. Тюлень и то меньше. Нет, и не тюленья это голова: кругла очень. Тюлень нырнул бы разок или в сторону поплыл бы, как живому полагается. А это тело плывет напрямик к нам.

У Архипа Ивановича винтовка, у меня бинокль. Смотрю — круглая голова торчит, показывает рожки из моря и раскачивается, будто кивает нам.

Да это мина!

Дело неладное! Если мину о скалу стукнет возле склада, — не бывать складу. Как унесет прочь да где-нибудь корабль подорвется — еще того хуже: людей погубит. Куда она ни поплыви, всюду наделает беды.

— Видать, у этой минреп проржавел и штормом ее сорвало. Или тралом подрезали, да она не взорвалась, и ее не заметили. Верно я тебе говорю, — убеждал Архип Иванович.

— Скажи-ка лучше, — что делать будем?

— Буду из винтовки стрелять. Авось взорвется. Давай только ниже спустимся, а ее пусть ближе пригонит.

Архип Иванович передернул затвор и дослал патрон в ствол винтовки. Меня взяло сомнение. Мина подплывет ближе, старшина выстрелит — и взрывная волна захватит нас. Известно, как рвутся плавучие мины.

— Ничего не будет, — утешает меня Архип Иванович, а сам ползет все ближе и ближе к воде.

И верно, — ничего не было. Стрелял он, стрелял и говорит:

— Побегу за ручным пулеметом, а ты карауль. Не упускай ее из вида! Не бойся! Если мина лопнет, — я услышу.

Вот утешил товарищ! Если мина взорвется, еще не известно, уцелею ли я.

Черные рожки видны теперь без бинокля. Мокрая морда блестит, будто мина силится улыбнуться и раскрыть железную пасть. Можно уйти на высокий берег, — там, конечно, безопаснее, но мину оттуда не видать. Лопнет, того и гляди, а упустишь с глаз, — беда. Начнешь искать и наскочишь на нее в самый момент взрыва.

Мину отжало немного ветром в сторону, и я подвинулся за нею.

Тут крутой берег расщепился овражком, и в этом месте образовался удобный спуск к воде. По снежным буграм на дне оврага можно угадать огромные валуны. Некоторые камни из-под снега показывали твердые рыжие бока, а в море их насыпано видимо-невидимо. Здесь неглубоко, и о каждый камень может кокнуться «горшочек». Волны с шумом перескакивают через камни, а мина только кланяется, будто решила с каждым поздороваться отдельно.

Мина качается, а сам я словно лечу с крутой горы. Вот так зрелище, — дух захватывает! На всякий случай я лег за камни.

Принес Архип Иванович ручной пулемет, дал очередь длиннющую, да на первый раз промазал. Поближе подполз, облокотился на розовый камень с черными жилками да как затарахтит!

Целый диск выпустил. А мина в ответ зашипела и потонула: пули продырявили ее, но ни одна не попала во взрыватель.

— Ну, теперь устроили мы дело, — сказал я тогда.

— Караулить надо, — отвечает Архип Иванович. — Будет отлив, и мина покажется наружу.

О празднике мы забыли. Сидим, смотрим на пустое море. Даже утки разлетелись. Скучно. А там, где-то на дне, рогатый шар с сюрпризом. Интересно, — катает его волнами или лежит он на месте? От этого зависит — взорвет мину или мы спокойно дождемся отлива.

Холодно сидеть-то. Как на лыжах идешь, так ничего, а сидишь без движения да на снегу, и еще ветром тебя продувает, — холодно.

Архип Иванович размечтался о прошлых годах. Вспоминает, где какие цветочки он видел в майские дни, как береза распускает лист.

Я заметил, что воспоминаний о коротком русском лете ему хватает на всю полярную зиму, да и на весь год и еще, я так думаю, хватит на много лет.

— На травке полежать хорошо, — говорит он, — и самоварчик можно взять на маевку. Самовар мы кипятили сосновыми шишками, и стоит он посреди зеленой лужайки на пенечке, как прошловековой гость с кружевным воротником. Будто парад принимает от сосен, елок и травы. Ворчит, ворчит, да как расплюется: вскипел, значит. Того и гляди ножками затопает. Только из-за этого и таскал самовар в лес. В одной руке этот никелированный барин, в другой — корзина, полная еды и покрытая белой скатертью.