Филипп, её брат-близнец, флегматично пожал плечами и затянулся короткой египетской сигаретой. Его губы скептически искривились, между рыжеватыми бровями пролегли две тонкие морщинки. Письмо от дяди Себастьяна пришло ещё вчера и донельзя взбудоражило близнецов.

– Себастьян тоже не совсем понимает, о чём идёт речь. Но всё же хорошо, что он предостерёг нас. От дедушки Крэббса можно ожидать чего угодно. Такой уж он неугомонный старикан, – и Филипп невольно усмехнулся.

– А я, ты знаешь, ничего особенно хорошего не жду, – медленно произнесла Оливия. – Как-то так получается обычно, что идеи, которые приходят в голову дедушке, выходят нам боком. Не думай, что я не испытываю благодарности. Как-никак он заменил нам родителей. Но его забота – утомительное бремя.

Ловко затушив окурок в блюдце, Филипп кивнул и постарался отогнать болезненные воспоминания. На лицах близнецов проступило одинаково горькое выражение, стёршее следы различий, налагаемых полом, и сделавшее брата и сестру почти идентичными. Они и так были крайне схожи, но в моменты раздумий или при определённом освещении изумляли своим обликом столь сильно, что это казалось каким-то хитроумным трюком.

Оба высокие, угловатые, с длинными музыкальными пальцами и миндалевидными серо-голубыми глазами, брат и сестра отражались друг в друге, как в затуманенном зеркале. Даже тембр голоса у них был почти одинаковым: чуть ниже и басовитее у Филиппа, немного более певучий и звонкий у Оливии.

Позже, когда глаза привыкали к изобретательной проделке природы, можно было выхватить из общей картины немногочисленные различия.

Так, Филипп, безусловно, был сложен более атлетично, чем сестра. Его волосы, брови и ресницы обладали истинно британским красновато-рыжим оттенком, тогда как у Оливии по спине струились блестящие каштановые пряди, а ресницы на фоне бледной кожи и вовсе казались угольно-чёрными. Однако, как это ни странно, эти различия только подчёркивали общее сходство близнецов, заставляя предполагать особый замысел божественной игры.

Раздался требовательный стук в дверь, и молодые люди одинаково вздрогнули, не отстав друг от друга и на долю секунды. Оливия спрыгнула с подоконника и отошла чуть правее окна, почти к самой нише, где стояла низкая кушетка, а Филипп, пригладив волосы, отправился открывать.

Хозяйка пансиона, миссис Флойд, тучная меланхоличная женщина с выступающими зубами, сделала движение крупной головой, будто собиралась поклониться, и подняла повыше поднос, где лежало несколько писем и один пухлый небрежно запечатанный пакет.

Рассеянно улыбнувшись ей, Филипп быстро отыскал конверт, адресованный Филиппу и Оливии Адамсон, ещё раз улыбнулся, и, не дожидаясь, когда хозяйка удалится, проворно скользнул обратно в комнату.

Как только дверь захлопнулась, Оливия подлетела к брату и выхватила полученное им письмо. Отбежав к окну, она с лёгкостью устроилась на широком подоконнике, подобрав под себя длинные ноги в мешковатых брюках, и принялась торопливо распечатывать конверт. Когда Филипп передал ей в помощь нож для разрезания бумаги, она уже справилась со своей задачей и теперь читала послание от Матиаса Крэббса.

Чтение заняло меньше минуты. Дочитав, Оливия протянула письмо брату, одновременно громко хмыкнув.

Филипп встряхнул два небольших листа и начал читать вслух, медленно, словно боялся упустить какую-то значимую деталь:

– Дорогие Филипп и Оливия!

Не тратя даром времени (а его у старика осталось немного), я перейду сразу к сути своего послания. Много лет я пренебрегал родственными связями и ратовал за полную самостоятельность каждого члена семьи Крэббс. Кто-то из вас с этим справлялся лучше, кто-то хуже…

– Про хуже – это он тётушку Розмари имеет в виду, не иначе, – усмехнулась Оливия, перебив брата.

Филипп коротко кивнул и продолжил:

– …Тем не менее я горжусь каждым, кто смог устроить свою жизнь без оглядки на мою помощь.

Однако произошло событие, изменившее моё мировоззрение. Не отказываясь от своих убеждений, я всё же хочу каждого из вас вознаградить по достоинству.

Пользуясь тем немногим временем, что мне ещё осталось провести в этой юдоли земных печалей, я хочу пригласить вас в Гриффин-холл и преподнести каждому особый дар.

С превеликим нетерпением я ожидаю вас, Филипп и Оливия, в последнюю пятницу сентября. Надеюсь, неотложные дела не помешают вам посетить своего старика и доставить ему радость увидеть, как возмужали дети его горячо любимой дочери Изабеллы.

– Вознаградить. С превеликим нетерпением. Горячо любимой. Возмужали, – Оливия произносила слова из дедушкиного письма отстранённо, будто цитировала телефонный справочник.

Филипп, дочитав письмо, какое-то время смотрел на него недоумевающе, а затем аккуратно сложил листы, следуя сгибам тонкой, будто папиросной бумаги.

Брат и сестра пристально посмотрели друг на друга.

– Да, дедуля Крэббс умеет удивить, – наконец произнесла Оливия. – Что думаешь? В честь чего, интересно, в дедушке взыграли родственные чувства? Может это быть связано с мемуарами, про которые писал дядя Себастьян?

Филипп неопределённо пожал плечами.

– Глупо гадать. Нужно поехать и узнать, что ему пришло в голову на этот раз. Я не прочь, если честно. Любопытно было бы снова оказаться в Гриффин-холле. Если к выходным погода наладится, то поездка обещает быть приятной.

Оливия мечтательно улыбнулась. Черты её лица смягчились, настороженность сменилась выражением детского ожидания праздника.

– Старый Гриффин-холл… Любопытно, верёвочная лестница всё ещё хранится в дупле нашего дерева?

– Скорее всего, она истлела, – сухо ответил Филипп и тут же прибавил: – Не жди от этого визита многого, Олив. Старому Матиасу нравится вытягивать из людей чувства, ты же знаешь. Не думаю, что он сильно изменился за прошедшие годы. Да и слова о вознаграждении не стоит принимать слишком уж всерьёз. Это может быть всё что угодно, но не то, чего ожидает тётушка Розмари, если она получила такое же приглашение.

– Годы меняют людей. Смягчают их сердца, – не согласилась с братом Оливия. – К тому же дедушка Матиас и правда стар. Сколько ему? Восемьдесят? Восемьдесят пять?

– Семьдесят два. Всего лишь, – уточнил Филипп.

– Да какая разница? – отмахнулась Оливия со свойственной юности бессознательной жестокостью. – А родственников у него осталось не так уж много. Это нормальное желание – увидеть родню, особенно если он неважно себя чувствует.

– С чего ты это взяла? – удивился Филипп. – Из письма? Так уверяю тебя, это он специально. Дедушка Матиас легко переживёт нас всех, а на похоронах произнесёт очередную поучительную речь и с удовольствием выпьет свежего сидра.

– Ты столько лет носишь в сердце обиду на него, Филипп. Неужели ты не понимаешь, что делаешь себе только хуже? – мягко произнесла Оливия. – В конце концов, он ведь хотел уберечь нас. Не его вина, что всё это… вышло из-под контроля.